Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) - Кларов Юрий Михайлович

А в двадцать девятом году в их деревню тоже явились красные. Их командир, росточком маленький, кудрявенький, в пенсне, поселился в доме Ивана Федоровича и от твоей бабушки требовал, чтобы Марина Ивановна ему к обеду каждый день подавала курицу. Был кудрявенький еще и часовых дел мастером, починил давно стоявшие у них ходики.

Первым делом эти «воины» запретили всем деревенским петь и плясать на улице и играть на гармошках и балалайках. Заметят, у кого из парней музыкальный инструмент в руках, тут же и отберут.

Потом начали обходить дома и лазить по сундукам. Все праздничные платья и костюмы у людей унесли. А ведь они у них передавались из поколения в поколение и были дорогие, многие из китайского шелка, женские костюмы и головные уборы, мужские кушаки золотом да серебром шиты, речным жемчугом отделаны.

Особенно досталось староверам.[114] Они ничего не хотели отдавать и взялись за топоры. Немало их расстреляли на месте. И часовщик при расстрелах кричал: «Мы уничтожим ваш великодержавный русский шовинизм!» Комиссары подчистую выгребли у них зерно и забрали всю скотину, а потом сожгли скит. Людей же погнали на стройки в Омскую область. Но староверы держались стойко. Твоя мать хоть и маленькой была, а помнит, как общинник староверов говорил: «Мы русы, и нам ли страшиться чужеземцев. Ликуя, мы возвращаемся в скит на Оми, в наш Асгард на берегу священного Ирия». Это Александра мне доподлинно рассказывала.

— Кстати, в этой связи, — перебивает мужа тетя Прасковья, — скажу тебе, Гена, вопреки школьной программе, как русская учительница. Царь Петр Первый, которого в учебниках представляют великим, был не лучше лихоимцев-комиссаров. Один пример! Он отменил русский календарь и ввел зарубежный юлианский. Русский календарь прекратил свое существование в 7208 году. Значит, русы, до введения юлианского календаря, осознавали себя народом, нацией уже не менее 7208 лет. Новый календарь пошел с 1 января 1700 года. Следовательно, Петр украл у нас пять с половиной тысяч лет родной истории. И еще к этому же. Русы использовали для обозначения годов не цифры, а буквы. Таким образом, письменность у нас существовала к 1700 году также без малого 7208 лет.

— Да хватит тебе, Прасковья! — сердится дядя Кирилл. — Ты думаешь, он что-то понял? Я сомневаюсь! — И продолжает свое: — Деревня и скит староверов располагались километрах в трех друг от друга. Праздники вместе справляли, детей женили, в тяжелую минуту помогали друг другу. И в этот раз мужики из Вороновки и Шарлино многих детишек, стариков да старух из скита у себя попрятали.

Щербаковых солдаты не трогали до самого последнего дня. А перед тем как уходить, обчистили до нитки. Твоей матери тогда двенадцать лет минуло. Крепенькой она росла. Смотрит, ее телочку кудрявый выводит, а она рвется, бедная, мычит. Не выдержала Александра такого злодейства, подскочила к этому часовщику да как толкнет его. А он возьми и упади прямо на борону, которая лежала вверх зубьями. И распорол себе мошонку. Его отправили в больницу, а Щербаковых присоединили к староверам. Всех, кроме Якова. Его не нашли.

Состав из щелястых вагонов с нарами для сна пригнали в Омск уже с первым снежком. Однако семью Щербаковых встречал не конвой, а Яков в каракулевой кубанке, шикарном пальто и хромовых сапогах. Расцеловавшись с родителями и сестрами, он объявил, что они едут в Москву. Документы на них оформлены и билеты куплены.

В тебе и твоих братьях кровь Якушиных, Самосудовых, Щербаковых и Кузнецовых. Ведь Максим Максимович взял в жены Самосудову Екатерину Дмитриевну. А твой отец женился на Щербаковой Александре Ивановне.

— И все-таки с Джелалом вся история чушь! — нервно восклицаю я.

— Сегодня очень сложно, почти невозможно что-либо доказать или отрицать со стопроцентной уверенностью, — говорит тетя Прасковья.

— Неправда! Неправда! Все это ложь с Джелалом! — кричу я. И вдруг все мое тело пронизывают судороги. Дергаются руки, ноги, голова. Я теряю сознание.

Придя в себя, я вижу тетю Веру Кузнецову, которая держит в своих ладонях мою голову, глядит мне в глаза и, улыбаясь, говорит:

— Очнулся, соколик, очнулся! Услышала Богородица молитвы наши! — А потом шепчет: — Завтра сядешь в поезд и он увезет тебя в Москву. Потихоньку-то все затрется. Залижет ветер, как ямку в снегу. Ты еще вырастешь, парень. Деревце смолоду в стволе тончит, а потом, как заматереет — руками не обхватишь. Ты еще знаешь какой будешь! Знай, род наш силен земледельцем Юрием, честью дорожащим Денисом, купцом Максимом, борцами с сатанинской властью и внутренними врагами державы Российской Максимом и Василием. В тебе благородство происходит от самих корней рода. Ты все трудности житейские не можешь не выдюжить! У тебя сын будет мужественный человек и внук, честью предков дорожащий.

Провожал меня на вокзал дядя Кирилл и на прощание сказал:

— Мой брат ради твоего спасения пожертвовал своей карьерой в органах. Помни это, парень.

Глава VI

Дверь в московскую квартиру я открываю своим ключом и прохожу в большую комнату. В ней за столом восседает вся моя семья и поет «Вот кто-то с горочки спустился…». Стол завален готовыми искусственными цветами и деталями к ним. Братья, увидев меня, выскакивают из-за стола и повисают на мне. Расцеловавшись с ними и родителями, я интересуюсь, указывая на искусственные цветы:

— Что это?

— Работа, — усмехается отец. — Как видишь, трудимся всей семьей. Ты прямо с поезда?

— Да, — отвечаю я.

— Пошли, пока мать тебе приготовит что-нибудь поесть, поговорим.

Мы проходим в его кабинет. Он подходит к окну и, стоя ко мне спиной, спрашивает:

— Ты знаешь, что главное для человека? — И сам же отвечает: — Не оскотиниться! В любой, самой сложной ситуации остаться человеком. — Затем резко поворачивается ко мне и жестко спрашивает: — Правда, что ты на хуторе стоял на часах?

— Да, — пораженный странностью вопроса, отвечаю я.

— В тебе, в том шестилетнем мальчике было что-то от одинокого «лесного царя», который охраняет священную поляну день и ночь с мечом в руке. Он охраняет святыню, не представляющую собой никакой материальной ценности. Он обреченно и воистину по-царски несет вахту высшего спасительного одиночества. Последний оплот мира традиций в деградирующей современности.

— Ерничаешь! — злюсь я.

— Нисколько! — говорит батя. — Кончились твои университеты. Я без работы. Правда, друзья меня в беде одного не оставили, предложения есть, но пока без работы. Как видишь, искусственными цветами на хлеб зарабатываем. — Отец снова отворачивается к окну, а заглянувшая было в кабинет мать, зарыдав, убегает.

— Пап, я на целину поеду. Там, говорят, неплохо зарабатывают. Буду вам деньги высылать! — С жаром говорю я.

— Это несерьезно, — охлаждает мой пыл отец. — Если ты хочешь работать на земле, то зачем отдавать свой труд где-то на стороне. Езжай к своему дядьке и работай в его колхозе. Я вообще не могу понять, зачем затрачивать огромные средства для развития земледелия у скотоводов. Казахи всю жизнь занимаются отгонным, кочевым животноводством. Надо поднимать земледельцев центральной России. Здесь кругом разор! Обеспечить бы техникой колхоз Кирилла, платить бы его людям как следует! Кому нужна эта целина? Ты, Ген, городской. Тебе надо идти на завод и приобретать специальность.

— На какой завод идти? — спрашиваю я.

— Ну, положим, на завод Ильича. Я читал в газете, что там набирают учеников токарей, — отвечает отец. — Да, вот еще, — поворачивается он ко мне, — приходила учительница из школы и сказала, что тебе осенью надо пересдать экзамены. Теперь это станет труднее. Надо совмещать подготовку к экзаменам и работу. Справишься?

— Думаю, что справлюсь, — отвечаю я. Да и что другое я могу ответить? Сказать, что я никогда толком не учился? Зачем? Он и так знает.

И вот я на заводе. Мастер подводит меня к длинному ряду металлических шкафов и, раскрыв один из них, говорит: