О себе (сборник) - Эдвард Радзинский

Первый мундир. Да! А я бросился к тебе на шею.

Лунин. А я рассмеялся и закричал: «Что с вами, сударь! Извольте к барьеру».

Первый мундир. Мерзавец!.. Я остановился и вновь увидел твой жуткий взгляд убийцы.

Лунин. «Мне захотелось выстрелить в воздух, сударь, но вам я этого не советую. Хорошенько цельтесь, иначе следующим выстрелом я вас убью».

Первый мундир. Я понял, что все это была жуткая сладострастная насмешка. В ярости я поднял пистолет, и вновь… этот твой взгляд, и вновь рука заходила.

Лунин. Да. И я разглядел то, что хотел: безумный страх вместо ярости, в тебе был один страх. И уже не на дне глаз, а во все лицо! Страх! Ты целил с шести шагов и заранее боялся промахнуться!

Первый мундир. Мерзавец, я промахнулся!

Лунин. Тогда еще раз, не глядя, я выстрелил в воздух.

Первый мундир. Я опять было сделал шаг…

Лунин. «К барьеру, сударь, я не шутить приехал, и старайтесь в этот раз попасть. В третий раз в воздух мне стрелять утомительно…» А дальше все то же: бешенство… мой взгляд. И страх до дрожи в руках, и промах.

Первый мундир. Я пробил твою шляпу.

Лунин. Ты пробил всего лишь шляпу, и на глазах твоих выступили слезы ужаса… И вот только тогда я улыбнулся и выражением лица позволил тебе броситься вновь ко мне на шею. И ты бросился ко мне со всех ног после всех издевательств… Потому что ты был трус. Бедная сестра. Разве ты мог забыть то, что один я знал о тебе правду: ты, которого всю жизнь именовали храбрецом, на которого и Государь полагался как на храбреца, был на деле жалкий трус, а храбрым бывал только из трусости. И вот ты — трус, ленивый до анекдотов, ты, картежник, бабник, и потому, естественно, ты исправляешь должность, где прежде всего нужна деятельность, а потом энергия, и подразумевается храбрость и чистота нравов!.. Ибо империя — это абсурд… это миф… Это — бред.

Первый мундир. Мерзавец… мерзавец.

Лунин. Ошибаешься, Алеша. Не ярость, а благодарность в тебе должна быть. Ведь назначением своим ты и мне обязан… Должно записать, господа. Был в России двадцать пятый год, когда почти все… хоть сколько талантливое, хоть сколько мыслящее… было истреблено. И тогда-то всплыло то, что осталось… Так что ты тоже — сын двадцать пятого года… Но я-то не держу на тебя зла, Алеша. Я сам в пояс кланяюсь и говорю: «Прости»…

Первый мундир. Замолчи!

Лунин. Как странно. Ты не можешь понять «прости». За то, что двадцать лет назад я был молод и жесток… и гадок… за то, что после… тюрьмы моей понял это — я в пояс кланяюсь судьбе, а тебе говорю: прости. Но не услышать «прости» сытому животному. (Тихо.) А без «прости»… как умирать, Алеша?..

Голоса мундиров. Карету Волконского… Карету Фонвизина… Карету Бестужева…

— Государь!.. Государь прибыл!

Лунин. Как… Государь… здесь?

Смех мундиров.

В тюрьме?! Но почему? Первый мундир. Мы все здесь.

Смех мундиров.

Лунин. А может быть?..

Первый мундир. Именно, именно, Лунин!

Лунин. Значит — переворот?!

Первый мундир. Противоправительственный переворот!

Лунин. А кто ж… устроил?

Первый мундир. Как кто? Вы и устроили, Лунин!

Молчание.

Лунин. Тогда почему… я… здесь?

Хохот мундиров.

Первый мундир. Это смешной вопрос… Ты забыл… историю… «про Пестеля»?

Лунин. Да, да… Эту историю я узнал тогда… в разгаре бала.

Второй мундир. Но ты сам ценил Пестеля.

Лунин. Да, я считал его человеком безусловно гениальнейшим!

Второй мундир. И Пестель ратовал за твой план цареубийства… Он ему по нраву был. Ты должен был убить царя, но…

Лунин. Но… (Смешок.)

Второй мундир. Но Пестель… должен был стать в будущем главой конституционной республики. Теперь посуди сам… как он мог быть главой конституционной республики — не соблюдая конституции? Согласись, Лунин, тут наступило бы противоречие.

Лунин хохочет.

А убийство царя ведь все равно убийство в глазах общества. Поэтому во имя будущего соблюдения конституции… одним из первых предполагаемых декретов республики… понимаешь, надо… Лунин, надо быть, казнить тебя и всех, кто убил бы Государя… Так надо было поступить во имя будущего непреложного соблюдения законности последующими поколениями свободных граждан! Пестель — человек дела, проницательнейший человек, и он это понял сразу. И нас убедил. Лунин. Потрясающе! (Смешок.) Я предназначал себя на роль Брута… а мне уготовили во имя законности роль жертвенного барана?.. Но что же выходило?!

Молчание.

Во имя торжества будущей справедливости… на другой день было решено совершить чудовищную ложь?.. Перед моими глазами, Господи… тотчас встало гигантское египетское колесо, которое переворачивают рабы… Но не во имя всеобщего блага… Но лишь чтобы самим ступить наверх, а новыми рабами сделать… прежних, тех.

Хохот мундиров.

Но нет, такой сюжетец не подходил! Я понимал: он возник лишь от моей обиды… Они отдавали все — титулы, поместья! Да, у нас было все, а мы отдавали… Но сам Пестель? Я задумался. (Сухо.) О, если бы я мог предположить в нем будущего тирана! Я бы зарезал его!.. Убил на дуэли… на другой день за свою обиду! Как я хотел в это поверить… Но дело ведь было не так! Я знал его отлично! Он был человек честнейший и, бесспорно, гениальный! По размышлениям я признал это! Тогда что же? И я вдруг вспомнил плаху, господа. И вопль казнимого Верньо: «Революция как Сатурн… пожирает своих детей… Берегитесь, боги жаждут!» А может быть, великие дела укрепляются вот этак — неправедной и праведной кровью. (Лихорадочно.) Кровь!.. Кровь!.. Кровь!.. Может быть, свобода и искупительные жертвы… А?! Или, может быть… все обычные понятия в условиях чрезвычайных… (Кричит.) Черт! Черт! Черт! (Замолкает, с усилием.) Я много думал над этим… Но тогда я не нашел ответа! А может быть, ложь? Может быть, все было тогда проще: тогда я понимал Пестеля… Ибо тогда, молодой, яростный, сытый и здоровый, я был способен на те же решения! Может быть, если бы сие решение было принято мною… для другого… или даже для самого себя, я принял, я согласился бы с ними! Может быть, вся ярость была лишь оттого, что мною распорядились?! Короче, господа, я покинул тайное общество… Мундиры. Государь… Господа, Государь… Государь на балу!

Из темноты выступает третий сверкающий мундир — Мундир Государя.

Государь!.. Государь!..

Мундир Государя. Маска, я тебя знаю.

Лунин. Вот она. Встреча Жака с Хозяином на балу! (Представляясь Государю.) Я, Михаил Сергеевич Лунин, кавалергард, участник всех сражений Отечественной войны, награжден Золотым оружием за храбрость… В кампании тысяча восемьсот пятого года я был вашим адъютантом… Бал начинался, и вы любили меня тогда, Ваше величество, Государь Александр Павлович.

Мундир Государя. Насчет моей любви к тебе… Ты был дельный офицер, но какой-то… Тебе неприятно было смотреть в глаза.

Смешок Лунина.

И еще: тебя всегда тянуло за язык. При Фридлянде нас разбил Наполеон. А ты был в моей свите. Армия бежала в беспорядке. Было холодно, и промерзлые солдатики, забыв про дисциплину, тащили все, чтоб согреться. С трудом вы отстояли для своего Государя избу. И только я забылся в ней сном, как вдруг раздался страшный треск. Я выбежал из избы и увидел жалкого солдатика, растаскивавшего крышу над головой своего Государя. И ты не преминул сострить! Знал, что не надобно, что мне передадут, и знал, кто передаст, но… потянуло за язык.

Лунин. Любимейшая фраза в империи. «Потянуло за язык» — как бы подчеркивает то противоестественное положение языка, когда он начинает говорить свободно!

Мундир Государя. Тебя должен был полюбить мой брат Константин. Он солдафон, и твои способности к фрунту… Впрочем, я не люблю Константина… как и брата Николая… (Бормочет.) Я не люблю Константина, я не люблю Николая.

Лунин. Мне было за тридцать. После скитаний и странствований… я переехал в Польшу и служил гусарским подполковником у великого князя Константина… На балу… все еще на балу!.. И Константин любил меня!

Мундир Государя (хохочет, Лунину). Маска, я тебя знаю… А насчет моей любви к тебе… Ты был… дельный офицер, но какой-то… Кстати, тебя должен был полюбить мой брат Александр. У него, как и у тебя, на языке вечно были Монтень и Руссо… Я не люблю Александра, как и брата Николая тоже. Кроме того, у тебя, Лунин, был взгляд… Тебе неприятно было смотреть в глаза. Однажды я погорячился и чуть было не ударил тебя. Но даже если бы ударил — что с того: ударил, а через час — орденок в петлицу. Всех бьют! В империи, когда муж или начальник бьет, — это ласка… обещание милости… знак доверия, воспоминание о корнях… о наших мудрых народных обычаях.