Ельцин. Кремль. История болезни - Александр Хинштейн

2) Необходимо собрать большой перевес сил в решающем месте, в решающий момент, ибо иначе неприятель, обладающий лучшей подготовкой и организацией, уничтожит повстанцев.

3) Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить в наступление. Оборона есть смерть вооруженного восстания.

4) Надо стараться захватить врасплох неприятеля, уловить момент, пока его войска разбросаны.

5) Надо добиваться ежедневно хоть маленьких успехов (можно сказать: ежечасно, если дело идет об одном городе), поддерживая, во что бы то ни стало, моральный перевес.

Комбинировать наши три главные силы: флот, рабочих и войсковые части так, чтобы непременно были заняты и ценой каких угодно потерь были удержаны: а) телефон, б) телеграф, в) железнодорожные станции, г) мосты в первую голову.

Успех и русской и всемирной революции зависит от двух-трех дней борьбы.

(В. Ленин. «Советы постороннего»)

Где-то к одиннадцати дня Ельцин уже был в Белом доме. Рядом с ним находились тогдашние его друзья и соратники: через пару лет никого из этой когорты подле него не останется.

Горе-путчисты еще пытаются вступить с ним в сепаратные переговоры, перетянуть на свою сторону, но президент сделал уже свой выбор. Он принимает единственное правильное в той ситуации решение: не ждать, а действовать, перехватывать инициативу в собственные руки.

Постепенно к Белому дому стекается народ. Люди, почуявшие уже воздух свободы, не хотят возвращаться в прошлое. Они объединяются в отряды, возводят смешные, карликовые баррикады

Грешным делом, я тоже был тогда у Белого дома, и в мыслях не допуская, сколь беспомощны окажутся путчисты. Советская власть казалась незыблемой, вечной, как кавказские горы. Поверить, что она доживает последние дни, было выше наших сил. И уж тем более никто не мог себе представить, что люди, за которых пришли мы сложить головы, очень быстро соорудят из голов этих лестницу к богатству и роскоши, и нищета образца 1990 года лет через десять покажется большинству благоденствием.

И когда среди дня Ельцин взгромоздился на танк и громогласно прочел свое воззвание, площадь перед Белым домом взорвалась многотысячным ревом. Из популярного, всенародно любимого президента он мгновенно превратился в народного героя, национальный символ вроде Царь-пушки или Царь-колокола.

Критики Бориса Николаевича предпочитают, правда, утверждать, что Ельцин-де ничем в те дни не рисковал. Будто бы он заведомо знал, что путч провалится, и это было своего рода театрализованным представлением: все равно, что тискать змею с вырванными зубами.

Посмотрел бы я на этих умников, окажись они сами на ельцинском месте. Несомненно, Ельцин шел ва-банк. Вряд ли рассчитывал он на беспомощность и слабость противника.

Да и не заберись он тогда на танк, вся история страны пошла бы совсем по иному пути. Руководители ГКЧП не раз потом признавались, что именно обилие людей перед Белым домом удержало их от штурма. Они панически боялись крови. Но это еще товарищ Петерс, успевший пару месяцев покомандовать Чрезвычайкой, учил: революции не делают в белых перчатках.

Если бы путчисты обладали хоть толикой ельцинской решительности и воли, исход всех событий мог быть совсем другим. Но они упорно совершают ошибку за ошибкой.

Вводят войска – но никаких задач им не ставят.

Объявляют ЧП – а народу ничего не разъясняют.

Быть может, страна и пошла бы за ними – все-таки Москва и Питер это еще не Россия, да и большинство союзных республик фактически поддержало ГКЧП: из пятнадцати республик против высказалось только пять – но для этого следовало хотя бы внятно объяснить цели свои и задачи.

Ничего этого сделано, однако, не было. Центральное телевидение и радиостанции были заполнены исключительно классической музыкой, лишь изредка прерываемой чтением чрезвычайных указов.

Апофеозом беспомощности ГКЧП стала пресс-конференция, на которой Янаев с компанией мычали что-то несуразное. Когда журналистка Татьяна Малкина напрямую спросила их – понимаете ли вы, что совершили государственный переворот, – они наперебой принялись уговаривать ее в чистоте своих намерений. «Я надеюсь, что мой друг, президент Горбачев, будет в строю, и мы будем с ним вместе работать», – с фальшивым задором изрек Янаев.

Он старался выглядеть уверенным, но трясущиеся, дрожащие руки – то ли от страха, то ли с перепою – свидетельствовали совсем об обратном.

Кстати, эти ходившие ходуном вице-президентские руки стали символом грядущего краха ГКЧП. На фоне бодрого Ельцина, бросавшего рубленые фразы с танковой брони, невнятный, заикающийся Янаев выглядел жалкой карикатурой.

Хунта – непременно должна вселять страх и ужас: это закон. Если путчистов никто не боится, а они еще и позволяют над собой изгаляться (весь зал взорвался гомерическим хохотом, когда на той приснопамятной пресс-конференции политобозреватель Бовин с издевкой спросил у Янаева, советовался ли он накануне с Пиночетом), шансы их на победу близки к нулю.

И ведь все это показывалось по центральному телевидению: и вопросы-издевки, и трясущиеся руки вице-президента, снятые точно специально крупным планом.

Почему-то заблокировав десантниками телецентр «Останкино», ГКЧП не додумалось заблокировать заодно и журналистов.

Вместо того чтобы снимать репортажи про то, как заводы и предприятия единодушно поддерживают мудрые решения советского руководства (были, кстати, и такие, и очень много), журналисты главного государственного телеканала транслировали в те дни репортажи с баррикад, выступление Ельцина на танке, плотно сжатые кулаки прибалтов. А уж сюжет о первой и последней пресс-конференции вождей ГКЧП и вовсе снят был с очевидным глумлением.

Еще раз повторюсь: это показывалось не оппозиционерами и апологетами демократии, а благопристойным коммунистическим каналом, сиречь оплотом режима, в главной официозной программе страны.

Сразу после августовских событий, когда участием в обороне Белого дома принято было еще гордиться, а не стыдиться, в одном столичном издательстве мизерным тиражом вышла книжка с воспоминаниями непосредственных участников революции .

Перечитывать ее сегодня – одно удовольствие. Вот, что пишет, к примеру, Валентин Лазуткин – будущий руководитель службы по телерадиовещанию, а тогда первый зампред Гостелерадио СССР.

«Здание было захвачено большими силами. Глаза у наших охранников были недобрые. У меня постоянно сидел полковник КГБ, фиксируя все телефонные разговоры. Если я выходил из кабинета, то он следовал за мной.

К вечеру Сергей Медведев (впоследствии Ельцин сделает его своим пресс-секретарем. – Авт .) привез отснятый материал, но в нем не хватало изюминки. Он не успел попасть к Белому дому, когда там выступал Ельцин. Решили взять эти кадры у зарубежных коллег. На просмотре подготовленного к эфиру материала были также Какучая (главный редактор студии информпрограмм. – Авт .), Медведев, оператор Чечельницкий и полковник госбезопасности. Кстати, он прекрасно понял, какую бомбу мы изготовили. Потом, сидя у меня в кабинете, прикидывали, какие неприятности нас ожидают».