За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

Впоследствии Наполеон ясно определил роль Александра, сказав: «Александр никогда не согласился бы на эти условия, если бы не был уверен заранее, что ничто в мире не заставит меня принять их добровольно».

Но пока все находились в ожидании мира. Князь Шварценберг приходил в ужас при одной мысли вести войну с Наполеоном на его собственной территории. Один Блюхер, теперь любимый гость императора, приходивший в бешенство от одного имени Наполеона, как бык от красного платка, громко требовал похода во Францию. Он мечтал опустошить Францию, взорвать в Париже Иенский мост, напоминавший ему его блистательный подвиг под Любеком, повалить Вандомскую колонну и сам Париж обратить в развалины! Не разделяя его каннибальских вкусов, Александр разделял его ненависть к Наполеону…

Так шли дела, а пока Франкфурт веселился, словно настал карнавал. Театры, концерты, балы, маскарады, парады – сменялись непрерывной лентой.

Во Франкфурт приехала и Екатерина Павловна, и Мария Павловна, на этот раз со своим супругом, герцогом, Саксен – Веймарским.

Дегранж хотя по – прежнему бывал в салонах своих аристократических друзей, но чувствовал себя очень плохо. Заметное недовольство княгиней Бахтеевой отразилось и на нем. Как‑то незаметно его перестали приглашать на интимные беседы. Он оставался совершенно в тени. Его зарождающееся влияние» во славу Бога» быстро испарялось.

Кроме того, восторженное и ясное настроение государя и непобедимая уверенность в почившем на нем благословении Божьем сменили прежний мистицизм.

Пражские лазареты пустели. Выздоровевшие вернулись в свои полки. Оставшихся раненых и больных было отдано распоряжение вывезти в герцогство Варшавское. Ирина непременно хотела ехать во Франкфурт, и их ждали со дня на день. Уже появился Евстафий Павлович в качестве квартирьера.

Пятый драгунский уже давно стоял во Франкфурте. Он вступил в него первым в составе гвардейской кавалерии и кирасир.

Князь Шварценберг и Меттерних непременно хотели, чтобы в качестве вождя и победителя первым вступил торжественно во Франкфурт император Франц, во главе своих войск. Но Александр разгадал тайну их» политического» маршрута и велел и своей, и прусской гвардейской кавалерии спешить во Франкфурт. Делая по пятидесяти верст в сутки, она опередила войска Франца. И Александр торжественно вступил в город накануне австрийского императора, которого он и встретил на другой день, но уже как своего гостя.

Добрый союзник страшно негодовал в душе на такое» коварство» русского императора и чувствовал себя обиженным.

Вслед за ними приехали и Готлиб с дочерью.

Новиков успел снять на окраине города целый домик, и все поселились вместе, опять как в счастливые времена в Бунцлау. Внизу жил Гардер с Гертой, а наверху три друга.

Счастье Герты омрачилось только боязнью предстоящего похода. Левоном во время этого бездействия вновь овладела бесконечная тоска.

В городе уже начался съезд, и он с ужасом ожидал минуты неизбежной встречи с Ириной и иногда думал, что было бы легче, если бы он и в самом деле был убит. Насколько мог, он старался не омрачать общего настроения и часто пропадал из дому по целым дням. Но едва ли не самым счастливым человеком был Гердер. После трудной, тяжелой жизни он нашел наконец покой, а, что главное, – судьба Герты была устроена. Он мог умереть спокойно. И часто поздно вечером, когда уже наступала тишина, он брал свою скрипку и переливал свою переполненную душу в звуки… И тогда его скрипка, казалось, пела молитвы.

Зарницын побывал по делам в штабе и случайно повстречал там князя Андрея Петровича Пронского. Князь почти совсем поправился и с женою уже с неделю жил здесь. Он был необыкновенно изумлен известием, что Левон жив. Спросил адрес и непременно хотел навестить его, а также усиленно звал к себе, говоря, что это очень обрадует его жену, которая так любит и ценит всех Бахтеевых.

Хотя Левон дал себе слово до последней возможности избегать своих светских знакомых, однако после этих слов его неудержимо потянуло в этот круг. Его сердце забило знакомую тревогу и, как он ни боролся с собою, желание что‑то узнать пересилило и он в тот же день поехал к Пронским.

Княгиня Александра встретила его, действительно, с неподдельной радостью.

– Я никогда не хотела верить, что вас нет в живых, – говорила она, – это была бы такая несправедливость судьбы!

И, не ожидая расспросов, она обстоятельно рассказала Левону все, что знала. И о впечатлении, произведенном известием о его смерти, и о лазаретах Ирины, и о ней самой.

– Ваша прекрасная тетушка неузнаваема, – говорила она, – ее нигде, кроме лазаретов, не видно. Никуда не ездит, никого не принимает, даже нашего дорогого аббата. Даже больше, – понизив голос продолжала княгиня, – я знаю от аббата, что она не поехала на приглашение великой княгини, чем там были очень недовольны… Ваша тетушка словно решила порвать со светом и двором… Но мы с ней очень дружны… Вы знаете, ведь мой муж долго лежал после Кульма в ее лазарете… Их ждут не сегодня – завтра.

И княгиня продолжала оживленно говорить, перескакивая с предмета на предмет.

Из всех ее рассказов Левона поразила и взволновала только одна фраза: «она решила порвать со светом и двором»…

Их tete‑a – tete прервал приход Евстафия Павловича. Он вошел с веселой любезной улыбкой, но, увидя Левона, вдруг остановился с раскрытым ртом и широко раскрытыми глазами. Он даже побледнел.

Княгиня не выдержала и звонко расхохоталась.

– Выходец! Выходец! – закричала она.

– Левон!.. Князь!.. Лев Кириллович! – едва приходя в себя, забормотал старик.

– И то, и другое, и третье, – весело отозвался Левон, подходя и обнимая Буйносова.

На глазах Евстафия Павловича показались слезы…

– Милый, голубчик, – действительно растроганный, произнес он, – как же так! Бедный Никита Арсеньевич постарел из‑за этого на двадцать лет… Ирина как тень бродит. Какое счастье! Ведь они только сегодня приехали…

Мало – помалу Евстафий Павлович успокоился.

– Я ведь к вам только за этим и ехал, чтобы сказать, что наши приехали, – сказал он, обращаясь к княгине. – А теперь уж простите, и сам уйду, и его уведу. Радость‑то какая!..

– Ну, что ж, уж Бог с вами на сегодня, – улыбаясь, ответила княгиня. – Идите, только нас не забывайте, – добавила она.

XVIII

Все это произошло так быстро, так неожиданно, что Левон не мог собраться с мыслями. И радость, и ревность, и любовь – все спуталось в его душе… Он не мог представить себе предстоящего свидания и не мог подготовиться к нему… Пока лакеи снимали с него шинель, Евстафий Павлович, сбросив шубу, стремительно взбежал наверх. Он чуть не сбил стоявших в дверях лакеев и ворвался в столовую. Бахтеевы и Гриша сидели за кофе.

Запыхавшийся Евстафий Павлович остановился на пороге и крикнул:

– Левон жив!

Разорвавшаяся бомба не произвела бы такого впечатления. Гриша вскочил, уронив стул.

– Жив? Где? – закричал он, подбегая к Буйносову.

Ирина откинулась на спинку стула и словно окаменела, неподвижно глядя на отца.

Князь оттолкнул чашку, опрокинул ее и встал.

Но прежде, чем Евстафий Павлович успел ответить, за ним показалось бледное лицо Левона.

Лакеи обратились в статуи. Первый опомнился Гриша и с радостным криком бросился обнимать Левона. Левон едва освободился из его объятий.

– Воскрес! Воскрес! – говорил он.

Никита Арсеньевич, обнимая его дрожащими руками, только и мог прошептать:

– Левон! Левон!!

Княгиня встала, облокотилась на стол и не замечала, как по ее лицу катились слезы. Ее первым движением было обнять Левона. Это было бы так естественно и просто, но она вдруг ослабела и осталась на месте. Никогда еще мучительная любовь Левона не достигала такого напряжения, как сейчас, когда он видел ее такой слабой, беспомощной и прекрасной. Он сделал шаг… и вдруг в его душе со страшной ясностью представился сад, ночь, высокая фигура в плаще… Он весь застыл и, холодно поклонившись, едва прикоснулся губами к протянутой руке…

Расспросы посыпались на него, он едва успевал отвечать. Весть о его возвращении уже обежала весь дом. То и дело у дверей осторожно показывались любопытные головы.

– Войдите, кто хочет, – весело крикнул Никита Арсеньевич, – посмотрите на него.

В комнату сейчас же ввалилась целая толпа.

Впереди были Егор и Дарья. Старый князь оставил Егора при себе, и Егор как‑то особенно сдружился с Дарьей.

Быть может, это происходило оттого, что Дарья была особенно близка к княгине, о многом смутно догадывалась и нередко, помогая раздеваться, передавала ей рассказы Егора о молодом князе.

Она заметила, что княгиня всегда внимательно ее слушала. Егор, со своей стороны, любил расспрашивать о княгине, точно тоже что‑то чуя.