Последняя цивилизация. Политэкономия XXI века - Василий Галин

При неофеодализме, так же как и феодализме, религия играет ключевую роль. Она легитимизирует иерархическое наследственное правление капитала, как раньше рода, и одновременно создает моральную опору общества.

Коэффициент социального неравенства Джини (ООН), и уровень религиозности населения, в % (Pew Global), 2003 г. [1183]

Наглядным отображением этой закономерности может являться сопоставление уровня религиозности и уровня социального неравенства, выраженного, например, через коэффициент Джини. Как видно из графика, они демонстрируют достаточно высокий уровень корреляции, за исключением христианских стран Африки и мусульманских стран Азии, которые живут в своих мирах.

Для олигархического общества эта зависимость — между неравенством и религиозностью еще сильней, чем даже может показать коэффициент Джини. Ее в определенной мере отражает доля миллиардеров в суммарном ВВП их стран.

Доля миллиардеров (Forbes) в ∑ВВП, и уровень религиозности населения, в % (Pew Global), 2003 г. [1184]

Платой за религиозный фундамент становится отказ от созидательной деятельности. Церковь может помочь стабилизировать ситуацию, но не вывести из нее, тем самым религия консервирует общество. Это самая главная функция религии: препятствуя прогрессу, она становится последним бастионом, защищающим человека от самоуничтожения. Коперник совершенно не случайно был сожжен на костре — тем самым церковь защищала человека от науки, являющейся двигателем прогресса. Запрещение взимания процентов церковью выполняло ту же роль — препятствовало развитию капитализма, т. е. материальному прогрессу. Платой за возрождение религиозности становится деградация, закрепощение нравственного и материального мира человека.

Власть церкви , отмечал в связи с этим Марк Твен, «власть могущественная, могущественнее всякой другой; обычно церковную власть прибирают к рукам корыстные люди, и она постепенно убивает человеческую свободу и парализует человеческую мысль » [1185] . «Вера и знание — это две чаши весов: чем выше одна, тем ниже другая», — предупреждал А. Шопенгауэр.

Данные выводы подтверждает пример сопоставления результатов тестов PISA по математике (OECD) с уровнем религиозности населения (см. график) [1186]. Еще более наглядное подтверждение дают обширные межстрановые (40 стран) и межштатные (США) (50 штатов) сравнения, использующие IQ и десяток других параметров [1187].

Результаты тестов PISA по математике (OECD), и уровень религиозности населения, в % (Pew Global), 2003 г. [1188]

В 1930-е годы возвращения к феодализму не произошло, поскольку к этому времени в Европе религия была уже вытеснена рационализмом. Капитализм окончательно убил «Бога» в сердце западного человека, отмечал М. Вебер и пояснял, почему так случилось: «Капиталистическое хозяйство не нуждается более в санкции того или иного религиозного учения и видит в любом влиянии церкви на хозяйственную жизнь такую же помеху, как регламентирование экономики со стороны государства… Капитализм, одержав победу, отбрасывает не нужную ему больше опору» [1189]. Религия к этому времени, по словам Дж. Оруэлла, по сути, стала фарсом: «Уже к девятнадцатому веку религия, по сути, стала ложью, помогавшей богатым оставаться богатыми, а бедных держать бедными. Пусть бедные довольствуются своей бедностью, ибо им воздастся за гробом, где ждет их райская жизнь, изображавшаяся так, что выходил наполовину ботанический сад Кью-гарденз, наполовину ювелирная лавка. Все мы дети Божий, только я получаю десять тысяч в год, а ты два фунта в неделю. Такой вот или сходной ложью насквозь пронизывалась жизнь в капиталистическом обществе…» [1190]. Именно поэтому в 1930-х годах Германии католической веры оказалось недостаточно, вместо религии ей потребовалась новая объединяющая идея.

Вот как описывал эти тенденции Э. Ремарк в «Трех товарищах», приводя разговор между своими героями, попавшими на сборище национал-социалистов: «… теперь я знаю, чего хотят эти люди. Вовсе им не нужна политика. Им нужно что-то вместо религии… Они хотят снова поверить. Все равно во что. поэтому-то они так фанатичны ». Сам А. Гитлер заявлял: «Главная миссия нашего движения заключается в том, чтобы дать растерянным и встревоженным массам новую твердую веру , веру, которая не покинет их в эти дни хаоса, веру, которой они присягнут, которой будут держаться и которая позволит их уставшим сердцам обрести покой» [1191].

Принципы новой веры были сформулированы задолго до Гитлера. Еще К. Клаузевиц отмечал, что «Национальная ненависть… заменяет в большей или меньшей степени личную вражду одного индивидуума к другому» [1192]. Уверенность в новой идее немцам придавал англичанин Х. Чемберлен, который в своей получившей большое распространение в Германии книге «Основные черты…» (1912 г.) утверждал, что немцы были единственной способной к историческому творчеству расой, вышедшей из руин Римской империи; Германия является «спасительницей человечества»» [1193]. Принцип превосходства арийской расы будет провозглашен Вильгельмом II накануне Первой мировой войны. Гитлер лишь расширит и укрепит эту веру, и в этом он будет находиться в русле общеевропейских течений.

Приступ национализма после Первой мировой войны охватил не только Германию, но всю Европу. Теперь, писал В. Шубарт, «стало модой оценивать человека исключительно по его национальности… Сегодня самым мощным разъединяющим принципом является национализм… Сегодня в число признаков добропорядочного обывателя входит обязанность безудержно прославлять свой народ и незаслуженно порицать другие. Если же кто-то не участвует в этом безумии и честно стремится к истине, он должен быть готов к упрекам… в недостатке любви к отечеству» [1194]. Истоки национализма, по мнению В. Шубарта, лежали в стремлении правящих кругов использовать его для решения растущего социального вопроса: национализм переносил «разъединительные силы из горизонтальной плоскости в вертикальную. Он превратил борьбу классов в борьбу наций».

Для Н. Бердяева, который в имперской России не знал столь явного проявления национализма, его европейские черты выглядели ярче и устрашающе: «Наблюдая разные национальности Европы, я встречал симпатичных людей во всех странах. Но меня поражал, отталкивал и возмущал царивший повсюду в Европе национализм, склонность всех национальностей к самовозвеличению и придаванию себе центрального значения. Я слышал от венгров и эстонцев о великой и исключительной миссии Венгрии и Эстонии. Обратной стороной национального самовозвеличения и бахвальства была ненависть к другим национальностям, особенно к соседям. Состояние Европы было очень нездоровым. Версальский мир готовил новую катастрофу » [1195].