Зеркала (СИ) - Покусаева Мария

Кондор шёл чуть впереди. Он сотворил в воздухе светящийся шар, который, став из синего желтым, повис над плечом мага. Заснеженная тропинка убегала вперед.

– На самом деле, ты прав, – сказал волшебник, чуть повернув к нам голову. – Я правда сбежал. Королева вечера очень хотела, чтобы я помог ей… скажем, заполучить сердце одного юноши. А я не занимаюсь такими вещами.

– Она, конечно, была очень убедительна, – в голосе Ренара прорезалось ехидство.

– И невероятно настойчива, – обреченно ответил Кондор. – В следующий раз никакой магии на людях. – Он остановился и посмотрел на меня. – Ты как, леди Лидделл? Новые башмаки не жмут?

Я отрицательно покачала головой, не найдя, что ему ответить.

Башмаки мне точно не жали, а в остальном я чувствовала себя примерно так же, как он. Только, конечно, не «никакой магии», а «никаких глупостей». Никаких вылазок, никакого эля, никаких поцелуев на крыльце.

– Спасибо, что спросил, – буркнула я.

– Всегда пожалуйста, – он пожал плечами.

Мы вышли к воротам замка, и я замерла. Ночной зимний лес был темным, а небеса – яркими от звезд и лунного света. Лучи двух почти полных лун-близнецов заставляли снег сверкать, горные вершины блестели, весь мир, кажется, состоял из серебра и теней.

Мое дыхание поднималось к небу облачком пара.

В воротах медленно открылась крошечная калитка, через которую мы вошли внутрь, оставив лес там, снаружи.

Я прислушалась и поняла, что, кроме наших шагов и дыхания, не раздается ни звука.

Только ветер воет где-то вдалеке.

Интерлюдия: Чертоги декабря

Я стояла на дороге, прямо на ее середине, а вокруг меня текла огненная река: фонари и свечи, факелы и кристаллы, десятки рук, которые несли огни куда-то вперед. Оранжевые отсветы танцевали на лицах.

– Заблудилась, милое дитя?

Я обернулась. Человек в маске стоял за моей спиной в паре шагов.

У него не было ни факела, ни фонаря. Черный плащ на плечах казался густой тенью.

Все остальные огибали пустоту между нами, словно она была священной, и в какой-то момент все исчезло: и фонари, и факелы, и толпа. Остались только мы – и бесконечный снег вокруг. И темнота, в которой я почему-то видела все так же четко, как днем.

Тот, кто стоял напротив, поднес руку к лицу. Тонкие пальцы коснулись маски, чтобы сдернуть ее…

…и я проснулась.

Я лежала на животе, распластавшись на постели, вдавленная в нее. Двигаться было тяжело, как при сонном параличе. Острая грань амулета больно впилась в кожу прямо под татуировкой. Камень был холодным, как всегда, и сейчас показался тяжелым. Я с трудом села, стряхивая с себя остатки сна, и расстегнула цепочку.

От дурных снов эта штука точно не защищала, а кого-то, кто мог бы меня заколдовать, рядом быть не могло. Полежит на тумбочке, ничего ему не сделается.

Зелья во флаконе осталось на один глоток. Последний.

Я упала на спину, раскинув руки в стороны, и уставилась в потолок.

Комната была темной, а мне было лень щелкать пальцами и зажигать кристаллы. Плотные портьеры на окнах закрывали меня от мира снаружи.

В голове звенела пустота: ни мыслей, ни чувств. Я зевнула, перевернулась набок, поджав ноги, чтобы было теплее, и попыталась расслабиться и все-таки заснуть. В памяти всплыла одна из тех песен, которые я сегодня слышала: не та, печальная, а другая, веселая, под которую хотелось танцевать. Я чувствовала себя странно: мне уже не было грустно или обидно, мне даже не было страшно. Осталась только какая-то странная обреченность.

«Будь что будет, – думала я. – Но лучше я встречу свою судьбу отдохнувшей». К темноте и тишине я уже привыкла.

Постепенно я пригрелась и задремала.

Мне снилась все та же песня, снились люди, идущие с огнями в темноте, снилась широкая улица и отблески оранжевого на лицах. Я была в этой толпе, шла через нее и вместе с ней, чтобы выбраться, чтобы найти того, кто пел, тех, кто играл, но не находила.

– Заблудилась, милое дитя?

Он сидел на краю моей кровати, с маской, сдвинутой назад, как забрало шлема.

У него были белые волосы, длинные, похожие на серебряные нити. Черты лица прятались во мраке.

Сквозь распахнутые портьеры в комнату лился лунный свет, и в этом свете я видела полчища теней, танцующих на стенах и потолке, словно кто-то зажег волшебный фонарь. Это были не тени людей или животных, скорее – размытые пятна, летящие по небу облака.

Я все еще слышала музыку. Она звучала где-то далеко, где-то снаружи, за пределами комнаты, а еще откуда-то веяло холодом – так отчетливо, словно одно из окон было открыто настежь.

Я посмотрела в ту сторону: нет, не было.

Тот, кто сидел у меня на кровати, исчез, стоило мне отвести взгляд, только тени продолжали свое движение по стенам.

Ежась от холода, я спустила ноги на пол – на почти ледяной пол! – и подошла к окнам. За ними не было ничего, только луны, лес и горы. Никаких тебе облаков, никаких теней, никаких призраков.

Самая долгая ночь в году пока и не думала заканчиваться.

За спиной раздался еле слышный звон, почти шелест, как будто посыпались вниз мелкие осколки, ледяное крошево, или кто-то задел связку стеклянных бус. Я уже слышала этот звук, и не раз, но здесь и сейчас я не помнила, когда это было. Здесь и сейчас он был частью целого, частью той музыки, что звала меня вслед за собой. Искать музыкантов.

В спину повеяло холодом, и я обернулась.

На полу лежал снег – узкая белая тропа, ведущая к зеркалу, к большому ростовому зеркалу, которое стояло здесь, в этой комнате, в самом углу, прислоненное к стене. Сейчас комнаты в нем не было. Там, за черной деревянной рамой, темнел заснеженный лес.

Я не заметила, как подошла к нему близко-близко, босая – по снегу, который не торопился таять под моими ногами. Человек в маске, снова сдвинутой на лицо, ждал меня с той стороны: высокий, в плаще, похожем на тень, он поклонился мне и протянул руку, приглашая пойти с ним – туда, где звучала музыка. Он ничего не говорил, и я не видела его лица, но мне почему-то казалось, что сейчас он улыбался – и я улыбнулась в ответ.

И сделала шаг вперед, схватившись за протянутую руку, тонкую и холодную, словно в ней только что растаял снег, забрав всё тепло.

Ноги утонули в снегу по щиколотку.

Снова раздался звон – за спиной, и когда я обернулась, то не увидела ничего, кроме леса. Комната исчезла, осталась только я – в зимнем лесу, наедине с кем-то, кто носил маску и плащ, похожий на тень, и у кого были тонкие, цепкие и очень холодные пальцы.

Мы стояли на круглой лесной прогалине, посреди узкой тропки, проложенной между деревьев, и где-то высоко над нами сияла яркая, почти полная луна.

Одна.

Он снял маску – и в тот же миг изменился. Поток ледяного ветра коснулся моей кожи. Мне показалось, что от запястья моей руки, через сплетенные пальцы и дальше, по чужой руке вверх змейкой пробежал вихрь мелких серебристых снежинок – и вот уже нет ни плаща, похожего на тень, ни странной рогатой маски – все превратилось в одежды белые, как снег. В искрящийся зимний шлейф.

Тот, кто стоял передо мной, был прекрасен, как хрупкие зимние сумерки. Как ледяные озера и отблеск алого на снегу. Как морозная вязь на стекле и серебряный свет луны. У него не было ни клыков, ни когтей из тонкого, но прочного льда, но я чувствовала странную, пугающую силу. Эта сила пряталась в тонкой улыбке на худом лице.

Лунный свет делал его черты резкими, почти острыми, но оно все равно были прекраснее всех человеческих лиц.

Только вместо глаз у него были черные провалы, а губы казались мертвенно-бледными.

Я открыла рот, чтобы что-то спросить, но не могла говорить, только видела, как мое дыхание превратилось в пар.

Ветер коснулся белых волос, словно вздохнул.