Полная история христианской церкви - Александра Бахметьева

На следующее утро, увидев сестру, Григорий понял, что видит ее в последний раз. Она, видя его скорбь, стала его утешать, ибо сама была полна духовной радости. Не было в ней ни страха смерти, ни сомнений, но лишь твердое упование укрепляло ее сердце. Долго беседовала она с братом и с окружавшими ее женщинами, потом всецело отдалась молитве. Все хранили молчание, прислушиваясь к ее словам. «Благодарю Тебя, Господи, — говорила она. _ Ты отстранил от нас страх смерти, ибо из конца нашей временной жизни сделал начало новой вечной жизни!.. Ты сном смерти успокаиваешь на малое время тела наши и вновь пробуждаешь их последней трубой!.. Как сокровище вверяешь Ты земле бренной наши тела и то, что Ты ей даешь. Ты взыщешь опять, преобразуя смертное и безобразное в бессмертие и благолепие! Ты избавил нас от греха и гибели! Ты сокрушил врата ада и, поправ силу смерти, сотворил нам путь к воскресению!.. Господи Боже вечный, к Которому привязалась я с детства, Которого возлюбила всеми силами души, помяни меня во Царствии Твоем, как помянул разбойника, вверившегося милосердию Твоему, и прости мне, что согрешила перед Тобою словом, или делом, или помышлением!»

Умолкнув, Макрнна перекрестилась и спокойно, радостно предала душу Богу. Казалось, что она заснула: так тиха и безмятежна была ее кончина. Лицо ее сияло небесной радостью и красотой неизреченной. Все стоявшие вокруг хранили благоговейное молчание, боясь нарушить тишину ее последних минут, но, когда убедились, что она отошла, громкий плач и рыдания огласили комнату.

Когда надо было одеть тело усопшей для погребения, Григорий спросил у живших с нею, есть ли у нее что новое? «Она себе ничего не приготовила, — сказали они, — ибо все раздавала бедным. Вот острая власяница, вот многошвейная ряса, ветхая мантия; другого она ничего не имела, а стяжала себе великое сокровище на небесах».

В этой благочестивой семье, в Кесарии, родился Василий.[147] Он провел раннее детство в деревне, у своей бабки Макрины, той самой, которая претерпела гонение и лишилась имущества за веру. Она еще помнила святого Григория Неокесарийского и хранила в сердце его поучения. Беседы и наставления благочестивой Макрины впервые возбудили в маленьком Василии любовь к Богу и желание служить Ему, домашняя жизнь с ее уроками и живыми примерами укрепила в его сердце все доброе. Родители Василия жили тогда в Неокесарии. Отец вначале сам стал заниматься образованием сына, а потом отправил его в училище в Кесарию. Василий имел отличные способности и быстро успевал в науках. После кесарийских наставников он слушал в Константинополе знаменитого языческого ученого Ливания. Родители не боялись влияния на него языческого наставника, ибо знали, что правила христианского закона в нем твердо укоренились. Василий учился философии, красноречию, правоведению и, уже имея более двадцати лет от роду, отправился довершать свое образование в Афины.

Святитель Василий Великий. Икона из деисусного чина. Первая половина XVI в. Тотемский краеведческий музей

В то же самое время и при таких же счастливых семейных условиях воспитывался в другом городе Каппадокии молодой Григорий. Он родился в деревне Арианзе, близ города Назианза, и был двумя или тремя годами старше Василия. Его отец, Григорий, был в молодости язычником, но наставления Оригена, а также увещевания и пример жены, благочестивой Нонны, обратили его к Богу; он принял крещение и стал впоследствии епископом города Назианза. Григорий всегда с любовью вспоминал о родителях, особенно же о матери. «Мать моя, — писал он, — наследовав от отцов святую веру, наложила и на детей своих сию золотую цепь. В женском образе нося мужское сердце, она для того только касалась земли и заботилась о мире, чтобы здешнюю жизнь приготовить к жизни небесной».

Домашняя жизнь благочестивой семьи была тиха и счастлива. Родители с любовью занимались воспитанием детей, пользовались довольством и общим уважением. Один из сыновей, Кесарий, стал знаменитым врачом и достиг высоких почестей при царском дворе, но всю жизнь считал высшим счастьем называться христианином. Дочь Горгония представляет нам образец добродетельной христианки. Вот как в надгробном слове говорил о ней брат ее, святой Григорий:

«Она была целомудренна без гордости; обратила к вере мужа своего и имела в нем не строптивого господина, а благого сослуживца; также и детей, и внуков, и все семейство свое, как единую душу, очистила и приобрела Богу. При жизни она служила детям своим образцом всего доброго; когда же она скончалась, память о ней осталась для домашних как бы безмолвным наставлением. Какая женщина лучше ее знала межу строгости и скромной веселости в обращении? В ней строгость не оказалась угрюмостью, а обходительность — вольностью; в них выражались благоразумие и кротость. Она не украшалась золотом, пышными одеждами, драгоценными каменьями; она знала только румянец стыдливости. Чья рука была щедрее для нуждающихся? Она была матерью сирот, дом ее был пристанищем для бедных сродников, и имением ее пользовались нищие».

Только христианская вера, уже глубоко проникшая в жизнь, могла сформировать таких женщин, как Горгония, Макрина, Емилия, Нонна, самоотверженно служащих Богу смиренным исполнением семейных обязанностей.

Еще до рождения Григория Нонна молила Бога даровать ей сына, обещаясь посвятить его Господу.[148] Когда ребенок выучился читать, она подарила ему книгу Священного Писания и убедительно просила его исполнить данный ею обет. Григорий исполнил ее желание; с самого раннего возраста душа его стремилась к Богу, и угодить и служить Господу стало постоянной целью всей его жизни.

Желая дать своим сыновьям все средства к образованию, родители отправили их в Кесарийское училище. Там Григорий познакомился с Василием. Потом учился в Александрии и, наконец, отправился в Афины. Во время страшной бури, застигшей его, он повторил обет посвятить себя служению Богу.

В Афинах Григорий и Василий опять сошлись. Их связала нежная дружба, которая уже не прекращалась всю их жизнь. «Мы стали друг для друга все, — писал Григорий, — и товарищи, и сотрапезники, и родные. Имея одну цель, мы непрестанно возрастали в любви друг к другу; казалось, что в обоих нас было одно упражнение — добродетель и одно усилие — стремиться от земного, жить для будущих благ».

Как и в дни апостола Павла, Афины были полны идолов. Язычество держалось еще довольно крепко в этой столице суетной мудрости, и наставники училищ способствовали тому, стараясь представить христианство учением, враждебным умственному образованию. Хотя афинские училища очень славились, но тогда большинство наставников воодушевлялись не столько любовью к науке, сколько корыстолюбием и тщеславием. Они легкомысленно осмеивали истину и, соревнуясь друг перед другом, старались привлечь побольше учеников, прославиться красноречием и остроумием. Василий и Григорий верно оценили все, что нашли в Афинах, и не увлеклись ни ложной мудростью, ни пустым велеречием некоторых наставников, ни светскими удовольствиями. Они заранее уяснили себе цель своей жизни, прямо и неуклонно шли к ней, решившись посвятить Богу все свои силы, усердно служить Ему. Они старались приобрести богатства ума и знания для того, чтобы употребить их на служение Богу. Эта мысль побуждала их заниматься усердно, трудиться с усилием и постоянством, ибо любовь к Богу — самое сильное побуждение к деятельности. Воодушевленные такой высокой целью, они не знали усталости и развлечения. Сходились они только с теми из товарищей, которые были их единомышленниками, и знали в городе только две дороги: ту, которая вела в училище, и ту, которая вела в церковь, где они слушали христианские наставления: ибо, еще не приняв крещения, они не могли участвовать в Таинствах, а в то время крещение младенцев не было общим обычаем, и многие принимали это таинство в зрелом возрасте.

Святитель Григорий Богослов. Из деисусного чина. Тверь, первая половина XV в. ГТГ

Господь благословил труды юношей, и они скоро стали лучшими учениками. Не было между ними суетного соперничества; каждый из них радовался успехам друга больше, чем собственным, и всегда с радостью уступал другому первенство. Василий отличался глубиной ума и способностью к философским наукам; Григорий больше всего любил словесные науки, чувствовал в себе дар слова и развивал эту силу, как орудие для служения Христу. «Еще не опушились мои ланиты, — писал он, — как мною овладела пламенная любовь к словесным наукам; я старался обогатить себя внешней ученостью с тем, чтобы употребить ее в пособие истинного просвещения, дабы знающие одно пустое витийство, состоящее в звучных словах, не превозносились и не могли опутать меня своими хитрыми умствованиями».