Зарубежный детектив (1989) - Джеймс Чейз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— До чего же у нас уютно! — воскликнул Громила Ульсен и обвел присутствующих сияющим взглядом.
Подружка его по–прежнему стояла, и сесть ей оставалось разве что на пол. Я видел, что на это она не может решиться, и понимал — почему. В углу валялись дамские трусики, которые могли принадлежать только ей.
Она повернулась ко мне — лицо не молодое и не старое. Карие глаза, темные спутанные волосы и горестная складка у рта. Я был уверен, что знал эту женщину когда‑то. Но понял это только теперь.
— Послушай, мы с тобой раньше случайно не встречались? — спросила она хриплым голосом и прищурила один глаз, чтобы получше меня разглядеть.
— Не исключено, — ответил я. — Я проезжаю мимо этих мест, когда еду в город.
— А где ты работаешь?
Отвечать правду на этот вопрос мне не хотелось.
— Когда‑то я работал в комиссии по делам несовершеннолетних.
— А–а… — ее лицо исказила гримаса. — Они у меня ребенка забрали. Сначала в детский дом. Потом его кто‑то усыновил. Теперь я и не знаю, где он.
— Вряд ли я имел к этому какое‑то отношение.
— Я понимаю, но, может быть, поэтому мне твое лицо кажется знакомым. Я бывала в этой комиссии.
— Да, наверное, — ответил я без всякого выражения. Напомнить ей, что мы учились в параллельных классах средней школы, было выше моих сил. Ей наверняка не понравилось бы, что кто‑то знал ее так давно. Девочка она была красивая, только взбалмошная. Это было лет тридцать назад, и примерно тогда же горел «Павлин».
— Ну до чего же славно мы сидим, — не унимался Громила Ульсен, опрокидывая в рот свой стакан и тут же наливая себе еще.
Головешка совсем затих в своем кресле. Ничего не слыша, ничего не видя, он уставился в одну точку. А та дамочка, что сидела в дверном проеме, по–прежнему держала на коленях цветочный горшок, словно отчаялась отыскать ему более подходящее место.
— До чего же мне всех жалко, — сказала она, обращаясь к Ульсену. И я вспомнил, что звали ее Лисбет. Еще в седьмом классе кое–кому удавалось развлечься с ней на стройке. Из уст в уста передавались подробнейшие рассказы о ее женских прелестях. Наконец она решила усесться на пол и, будь я посмелее, я, пожалуй, смог бы проверить свою догадку о ее трусиках.
Да, всех было жаль. Жаль таких девочек, как Лисбет, в которых мы были робко влюблены, поскольку в те молодые годы еще отличались скромностью. Мне было жаль всех этих девочек с их длинными угловатыми телами, в вязаных кофточках и ситцевых юбках, с их грубым, похожим на мужской, смехом… Жаль ту, что сидела сейчас в подвале на полу, и жалела всех, да и себя заодно.
А еще было жаль Головешку, которому и лицо и жизнь исковеркало безразличие других людей. И было жаль Громилу Ульсена, так и не приспособившегося к жизни мальчика с пальчика. И эту красотку с цветочным горшком на коленях мне тоже было очень жаль, — когда к другим пришла любовь, она оказалась лишней. И как знать, может быть, стоило пожалеть и меня, с этим стаканом в руке и с легким шумом в голове. А что впереди? Лишь цепь нераскрытых преступлений, которые смогу ли раскрыть, не знаю.
Прошло уже два часа с тех пор, как мы были у Ольги Серенсен. Мы мало говорили, да и выпили совсем немного. Все сидели в полумраке подвала и наблюдали, как прямоугольник дневного света постепенно передвигался по полу. Свет проникал через узкое оконце, затянутое дешевым тюлем, за которым виднелись ботинки прохожих.
Лисбет задремала в своем уголке. Рот приоткрылся, как у ребенка, она даже слегка посапывала. Свободной рукой Громила Ульсен обхватил ее за плечи, и я заметил промелькнувшую в его глазах нежность, но он быстро взял себя В руки и послал' мне взгляд, полный иронии — дескать, ничего себе красотка!
Головешка бормотал себе что‑то под нос. Женщина в проеме кухонной двери нежно гладила цветок, с которым она никак не хотела, расстаться.
С трудом выпрямляя затекшие ноги, я поднялся, поставил пустой стакан на освободившийся ящик и потянулся.
Головешка вздрогнул.
— Уходишь?
— Попробую снова заглянуть к Ольге.
Головешка кивнул.
— А я здесь останусь, — сообщил он.
Я отыскал клочок бумаги И написал свои координаты.
— Если что‑нибудь вспомнишь еще, позвони мне.
— О чем?
— О пожаре.
— А, об этом… Больше нечего вспоминать.
— На всякий случай.
Он кивнул.
— Привет Ольге.
— Да, да, привет ей, — закивали остальные. Лисбет открыла глаза.
Я кивнул всем и вышел. Закрывая за собой дверь, я услышал голос Лисбет: «Не могу понять, где я его видела раньше. Но я знаю точно, что мы где‑то встречались».
Солнечный свет ослепил меня. Словно я попал в другой мир, вымытый и сияющий, только что из стиральной машины, и вывешенный для просушки прямо перед глазами людей из подземелья. Смотреть можно, но трогать нельзя.
30
Но и на этот раз дверь с табличкой «Енсен» мне не открыли. Я изо всех сил жал на кнопку звонка, как какой‑нибудь коммивояжер, которому удалось однажды продать в этой квартире пару дамских чулок, и с тех пор он никогда не терял надежды. Я трезвонил так, что даже и мертвые восстали бы из гроба, но дверь мне не открывали, и я в конце концов вынужден был сдаться.
Я медленно шел по ступеням вниз. Одна из дверей первого этажа чуть приоткрылась, из‑за цепочки меня разглядывала пара бегающих глаз. Встретившись со мной взглядом, хозяйка поспешно захлопнула дверь.
— Подождите! — взмолился я. — Не закрывайте.
Дверь вновь чуть приоткрылась. Высунулся длинный острый нос, мелькнула старческая морщинистая кожа и черные хитрые глаза. Я подумал, что на первых этажах всегда живут именно такие старушонки. Постоянно дома и постоянно к вашим услугам. Я перешел к делу.
— Извините, вы не знаете, где бы я мог найти фрекен Сервисен, что живет этажом выше?
Она покачала головой, а в глазах вспыхнуло любопытство.
— Что вам, собственно, нужно? — спросила она.
— Меня просил передать ей привет один старый знакомый…
— Ах, вот оно что… — похоже, она мне не верила.
— А что, она часто подолгу отсутствует?
Не обращая внимания на мои вопрос, она довольно грубо сообщила мне:
— Вчера к ней кто‑то уже заходил. Может, ей уже передали привет.
— Кто заходил?
— Откуда мне знать. Какой‑то господин. Я его только сзади видела.
— Вы его видели раньше?
— Нет. Да и темно было. Он приходил сюда поздним вечером. Одет обыкновенно, в пальто и шляпе. Выглядел вполне прилично.
Я почувствовал беспокойство — покалывало между лопаток.
— А вы не заметили каких‑нибудь особых примет?
— Не знаю…
Сделав над собой усилие, я спросил:
— А не показалась ли вам странной его манера ходить?
Она задумалась, и неожиданно лицо ее просияло.
— Ну конечно! Вы мне напомнили. У него вроде что‑то не в порядке с ногой. Точно, он хромал!
Меня аж пот прошиб от этой новости, зато в следующую секунду уже била дрожь. Я похолодел. Губы едва ворочались, когда я задавал ей следующий вопрос:
— У вас случайно нет ключа от ее квартиры?
— Никаких ключей! — Она возмущенно затрясла головой. — А сторож назначен муниципалитетом, поэтому его никогда не застать на месте. Так что вам придется подождать ее возвращения. — И стала опять закрывать дверь.
Я сделал медленный выдох.
— А вы видели, как она уходила?
— Ничего я не видела!
— В таком случае… Будьте любезны, подняться со мной наверх. Боюсь, мне придется взломать дверь. Возможно, с Ольгой что‑нибудь случилось.
— Взломать дверь? Вы с ума сошли, молодой человек! Я позвоню в полицию. — Дверь захлопнулась перед самым моим носом, но никаких звуков изнутри я не услышал. Она наверняка стояла под дверью и подслушивала.
— Звоните! — сказал я так, чтобы за дверью услышали. И пошел по лестнице вверх.
Время от времени, оказавшись в какой‑то ситуации, нам кажется, что подобное с нами уже случалось.
Стоя перед дверью Ольги Серенсен, я вспоминал другую дверь — Ялмара Нюмарка, и все, что я пережил тогда — всего несколько недель тому назад.
Проблем с дверью не было и на этот раз. Я воспользовался тем же способом: выставил стекло, просунул руку вовнутрь и отодвинул щеколду.
Дверь открылась, и тут же распахнулась дверь соседней квартиры. На пороге стоял парень метра два ростом, в красных подтяжках.
— Что здесь происходит, черт побери? — спросил он.
— Немедленно позвоните в полицию, — сказал я.
— С полицией дел не имею, — ответил он и исчез, хлопнув дверью.
Я пожал плечами и вошел в квартиру. Прихожая была темной и довольно тесной. У одной стены стояли старые сапоги из грубой замши, у другой — рыбацкие сапоги. На каких‑то крюках здесь же висели бурое пальто и старый передник.