Райская птичка - Оксана Сергеева

А ей и не нужно его сочувствие. Ни его, ни кого-то другого.

Она была опустошена до такой степени, что ничего не чувствовала, не считая привкуса спиртного во рту и жжения в желудке.

Не было сожаления, страха…

Не было комплекса неполноценности, который с некоторых пор так мучал её…

Не было ничего, что напоминало бы ту Энджел, которой она была ещё час назад.

Почувствовав, что горький привкус коньяка окончательно растворился на языке, Энджел убрала ладонь от лица. Данте подвинул к себе телефон и, набрав короткий номер, велел Эду ждать у бокового входа. Сам ушёл в кабинет и через секунду вернулся, натягивая пиджак и застёгивая верхнюю пуговицу.

Энджел поднялась с намерением, наконец-то, добраться до шкафа и охнула, не зная за что хвататься в первую очередь: то ли за голову, которая закружилась, то ли за кресло, чтобы удержаться на месте. Переступив, она оперлась на стол.

- Чёрт… - разочарованно проговорила. Ноги ослабли, и она побоялась, что её поведёт в сторону.

- Пойдём. – Он взял её под руку и потянул к двери. – Иначе тебя совсем развезёт.

- От одного бокала?

- Бывает и такое.

- Стой. Моя сумочка. В шкафу.– Он приставил её к стене и вернулся за сумкой.

- Что ты мне туда подсыпал? – Она забросила ремешок на плечо. Проверила, закрыта ли молния.

- Крысиного яда, к сожалению не было.

- Подонок, - беззлобно ответила она и ступила в лифт.

Всё это время она не задумывалась, куда он её ведёт. Сконцентрировалась только на том, чтобы идти прямо и не шататься. Однако утверждать, что ей это с успехом удалось – не решалась. Странное ощущение иметь полную ясность ума и бессилие в теле.

Преодолев все коридоры и переходы, они вышли на улицу. Прямо в дождь. К несчастью он уже не вяло моросил, как это было с утра, а лил как из ведра. И только теперь она вспомнила, что забыла жакет. Её мыслительная деятельность стала до того заторможена, что пока она думала о бесполезности возвращения за жакетом, Данте уже энергично заталкивал её в машину. Сопротивляться ни сил, ни желания не было. И как только она оказалась в машине, привалилась к сиденью и расслабилась.

По-видимому, Эд был ярый поклонник Армстронга – в машине снова раздавался его басистый, характерно дребезжащий голос. Только сегодня настроение у неё было совсем не радужное. А небо было совсем не голубое, и деревья не были зелёными…

По дороге она задремала. Но дремота эта была какая-то «молочная» – и не сон, и не явь. Она слышала, как Данте говорил, а Эд отвечал; чувствовала, как он переместил её ближе к себе, прикрыл плечи своим пиджаком, зарылся рукой в волосы и прижал голову к плечу; улавливала, как автомобиль притормаживал, вероятно, на светофоре, и снова набирал скорость.

Когда машина остановилась, она открыла глаза, но шевелиться не спешила. Кроме того приятного ощущения тепла, что она испытывала, прижимаясь к его мощному крепкому телу, было одно неудобство – шея затекла и малейшее движение отдавалось болью в позвонках и мышцах.

Когда она выбралась из машины с помощью Данте, совсем не удивилась, оказавшись около большого серого дома. Скорее всего, он белый, просто в потоке дождя показался именно таким. Хотя фасад совсем не скучный. Тёмные двери прятались за массивными колоннами, а окна первого этажа были французскими, что совершенно замечательно – значит из любой комнаты можно выйти прямиком во двор на зелёную лужайку или террасу, мощёную белым камнем.

Но до дверей дома ещё нужно было дойти. Пока они пересекли подъездную площадку, окончательно вымокли. До нитки. Дождь беспощадно хлестал, пуская ледяные струи за шиворот одежды.

Энджел рассмотрела фасад дома, но его внутренний облик оставила без внимания. Стало не до того. Согревающее и расслабляющее действие коньяка улетучилось, оставив за собой муть в желудке и холод в конечностях. Среди кружащихся в вальсе мыслей в данный момент она выделяла только одну: добраться до душа. Горячего. Что и сделала, оказавшись в спальне.

Не дожидаясь приглашения, она сбросила туфли, закинула сумку в какой-то угол и, зайдя в ванную, начала стаскивать с себя мокрое насквозь платье. Только оно никак не хотело поддаваться. Намокшая ткань стала жёсткой и липла к телу. Она подтянула подол вверх, потом выругалась, вспомнив, что не расстегнула молнию. Пытаясь с ней справиться, снова выругалась. Потом замерла. Почувствовала, как он потянул «собачку» вниз.

- Ты хочешь бесстыдно воспользоваться моим состоянием? – С его помощью она избавилась от платья.

- Да. Потому что когда ты протрезвеешь, снова будешь играть в «гордость и предубеждение». – Он был проворнее её, и пока она снимала белье, разделся сам и включил воду.

- Да. И тебе это нравится. – Она шагнула за стеклянную матовую перегородку, в душевую.

- Но я рассчитываю на счастливый финал. – Он притянул её, и она вздрогнула, когда потоки горячей воды ударили по плечам. И ещё больше содрогнулась, когда приподняв, он прижал её к холодной мраморной стене.

- Без шанса на истерику, я помню. – Инстинктивно, она обвила его ногами и крепко ухватилась за широкие плечи, прижимаясь всем телом.

- У тебя для этого нет никакого повода. – Он резко вошёл в неё.

- Да. А-а… абсолютно… - еле выдохнула со стоном, потому что калейдоскоп сменяющихся ощущений вскружил голову.

Его мокрое скользкое тело. Холодная стена. Горячая вода. И он, глубоко внутри, заполнивший её до отказа.

И она больше не пыталась убедить себя, что зародившаяся дрожь в её теле - результат воздействия холодного дождя; жар – оттого, что её согрел коньяк; а он тащил её в спальню, чтобы сказать несколько ласковых и утешительных слов.

Она уже не врала себе, прекрасно зная и чувствуя всей своей женской сущностью, что вёл он её туда, потому что хотел оттрахать. И её платье, даже будь оно тысячу раз сухое, продержалось бы на ней не дольше минуты.

И сейчас он именно это и делал. И она была совсем не против. И это ей безумно нравилось - то, как он это делал.

А ей, да и, наверняка, ему тоже – сейчас только это и нужно.

Не слова и разговоры, а просто яростный секс.

Не жалобы и обсуждения, а только секс – безумный. Чтобы забыться. До онемения в теле. Чтобы раствориться друг в друге и отрешиться от всего.

Он трахал её, и с ним это грубое слово приобретало совсем иной смысл.

Оно выдавало его бесконтрольность и неуправляемость. Его озабоченность ею. Его сумасшедшее желание. Его страсть, с которой он прижимал её тело, не заботясь, что стена холодная. Его яростные движения без внимания на то, что поначалу она напряглась, было неудобно, и некоторое время она не могла подстроиться под его бешеный ритм.