Детектив - Артур Хейли

Кроме того, обрывок бумаги, зажатый в кулаке Килбэрна Холмса, совпал с другим фрагментом, который был обнаружен в мусорном баке у дома Дженсена. Это, опять-таки, ничего не доказывало. Извлеченные из трупов пули тридцать восьмого калибра и тот факт, что за два месяца до убийства Дженсен приобрел револьвер “Смит и Вессон” именно этого калибра навели детективов на очевидный вывод. Однако Дженсен заявил, что потерял оружие спустя неделю после покупки, а обыск в его доме ничего не дал.

За отсутствием орудия преступления полиция не смогла предъявить ему обвинения.

С еще большим облегчением Синтия узнала, что следствие поручено не группе Эйнсли. Его вели сержант Пабло Грин и детектив Чарли Турстон. О близком знакомстве Синтии с Дженсеном знали многие, и потому Турстону пришлось побеседовать с ней. Вопросы он задавал неохотно, а некоторые почти робко.

— Известно ли вам об этом человеке что-нибудь, что могло бы помочь следствию? — спросил он.

— Нет, к сожалению, ничего, — ответила она непринужденно.

— Как вы считаете, Дженсен способен был убить этих двоих?

— Как это ни прискорбно, но думаю, что да, — сказала Синтия.

— Вот и я тоже, — кивнул Турстон.

Собственно на этом все и закончилось. Ни сержанту Грину, ни детективу Турстону, ни кому-либо другому в отделе убийств и в голову прийти не могло, что детектив Синтия Эрнст не просто была близка с человеком, которого подозревали в жестоком убийстве, но оказалась замешана в этом деле.

Отчасти это объяснялось тем, что для коллег, начальства и всех остальных, кто ее знал, она была милейшей и очень красивой молодой женщиной. Только попадавшие к ней в руки преступники узнавали ее совершенно с другой стороны — с ними она управлялась с холодной жестокостью.

Патрику Дженсену Синтия раскрылась именно с этой стороны при следующей их встрече, которая состоялась после того, как она несколько месяцев сознательно избегала его.

Глава 2

Местом своей следующей встречи с Патриком Дженсеном Синтия избрала Каймановы острова, где была гарантирована абсолютная конфиденциальность, столь ей необходимая в задуманном.

Они прилетели туда разными рейсами и остановились в разных отелях. Синтия забронировала себе номер в “Хайатт Ридженси” на имя Хильды Шоу. Чтобы избежать необходимости пользоваться именными кредитными карточками, она направила предоплату наличными через курьерскую службу “Вестерн юнион”, а остальное внесла на месте. В службе размещения отеля никто и бровью не повел.

Следуя полученным от Синтии по телефону инструкциям, Дженсен остановился в расположенном неподалеку, но более скромном “Слип инн”. Но большую часть времени из трех дней и ночей, что они провели на Каймановых островах, он не покидал номера Синтии, окнами выходившего на уставленный скульптурами сад.

Впервые оказавшись вместе после трехмесячной разлуки, они жадно впились друг в друга, сорвали с себя одежды и с яростью занялись любовью — бешено, грубо. Кончив, Синтия сжатыми кулаками ударила Патрика в плечи.

— Что ты делаешь? Больно же! — взвыл он. Потом, когда они в изнеможении лежали поверх измятых простыней, Патрик сказал:

— В ту ночь, когда мы последний раз виделись, столько всего произошло, что я даже не сообразил поблагодарить тебя за то, что ты для меня сделала. Поэтому я говорю тебе сейчас: спасибо, Синтия.

— Твоя благодарность здесь совершенно ни при чем, — она сказала это с намеренной небрежностью. — Я просто заплатила цену.

— Какую цену? О чем ты? — со смешком спросил Патрик.

— О том, что ты теперь полностью принадлежишь мне. Наступило молчание, потом он сказал:

— Ты, конечно, имеешь в виду коробку с моим барахлом? Наверняка ты ее где-то надежно припрятала.

— Естественно, — кивнула она.

— И стало быть, если я не буду тебе подчиняться или как-то задену тебя, ты сможешь открыть эту коробочку и сказать: “Эй, парни, смотрите, что у меня есть! Здесь полный набор улик. Берите этого мерзавца Дженсена тепленьким!”

— Тебе всегда хорошо удавались диалоги, — одними губами улыбнулась Синтия. — Я не сформулировала бы лучше.

На лице Патрика появилась тень улыбки.

— Кажется, при всем своем опыте и ты кое-чего не предусмотрела. На пакетах остались наклейки с твоим почерком, да и твоих пальчиков на них полно.

— Ничего уже нет, — солгала она, напомнив себе еще раз, что этим нужно будет действительно заняться, и чем скорее, тем лучше. — Теперь там только твои отпечатки. Да, и ведь ты еще не знаешь! Есть еще магнитофонная кассета.

Синтия рассказала ему, как сделала запись всего, что Дженсен говорил в ту ночь в ее квартире, то есть фактически его признание в убийстве Нейоми Дженсен и Килбэрна Холмса.

— Копию записи я прихватила с собой, — закончила она. — Хочешь прослушать?

— Не надо. Я тебе верю, — отмахнулся он. — Но только я все равно смогу потянуть тебя за собой, если расскажу, как ты помогала мне и утаивала улики. Если меня признают виновным, тебе тоже крышка. Ты будешь проходить как моя сообщница, по меньшей мере.

Синтия покачала головой.

— Тебе никто не поверит. Если я буду все отрицать, поверят мне. И вот еще что, — она заговорила с ним теперь по-настоящему жестко. — Улики против тебя обнаружат в таком месте, где спрятать их мог только ты сам. К несчастью для тебя, ты не узнаешь, где именно, пока анонимным звонком об этом не будет оповещена полиция.

Какое-то время они в упор смотрели друг на друга; каждый просчитывал свои ходы. Дженсен неожиданно закинул голову и рассмеялся:

— Синтия, дорогая, ты действительно коварна до гениальности! Что ж, похоже, что я действительно полностью в твоей власти.

— По-моему, ты не очень огорчен этим обстоятельством.

— Понимаю, в этом есть что-то извращенное, но самое смешное в том, что мне это даже нравится, — он задумался. — Неплохой сюжет для книги.

— Эту книгу ты никогда не напишешь.

— Тогда что же я должен буду сделать, раз уж я стал чем-то вроде собачонки у тебя на поводке?

Вот он, настал этот момент! Синтия посмотрела на него очень серьезно и сказала:

— Ты поможешь мне убить моих родителей.

— Слушай меня! — приказала Синтия. — Слушай внимательно!

Мгновением раньше Дженсен начал что-то ей говорить, пытался урезонить, доказать, что она могла заявить такое только будучи не в своем уме.

Но теперь она остановила его. Он молча сидел и ждал.

И она в подробностях и деталях, живо и рельефно, вызвав в памяти все воспоминания детства, все, что узнала от матери, поведала ему свою историю, не утаив ничего.

С младенчества… Густав стал домогаться ее еще в колыбели… Его гнусные ощупывания… Ее собственный ужас, все возраставший, пока в трехлетнем возрасте она не начала в страхе накрываться одеялом при каждом приближении отца, заливаясь слезами, сжимаясь в комок.

Эленор ничего не предпринимала, она думала только о себе самой — как ей будет стыдно, как она будет опозорена, если выплывет правда о Густаве…

Между тем детский ум Синтии формировался. Продолжавшиеся домогательства Густава запечатлевались в нем теперь на долгие годы, страх и гнев накапливались в душе…

А воспоминания были чудовищными: неутолимая похоть Густава, подогреваемая еще и избиениями… Оглушающие оплеухи и обжигающие пощечины, которыми он осыпал ее за любой “проступок”, ничего не объясняя… Потом еще и еще более жестокие “наказания” (за что?)… Огромные синяки, обожженные ноги… А мать непрерывно лгала…

Когда Синтии исполнилось шесть, отец в первый раз начал тереться о нее… А потом, когда ее тельце еще немного подросло, — наступило предельное унижение: он стал систематически насиловать ее, это было так омерзительно и больно, что она кричала… Густав же, озабоченный только собственным удовольствием, не замечал ничего, а, быть может, даже наслаждался отчаянными криками дочери… Эленор и тогда ничего не сделала…

Все к тому шло, и, наконец, случилось неизбежное — в двенадцать лет Синтия “залетела”… Она испытала новый ужас… Укрытое от посторонних глаз неуклюжее детское тело распирало, оно уродливо росло, что-то билось внутри… И было еще чувство стыда и вины, абсолютной беспомощности, когда не с кем даже поговорить, довериться и излиться, не на кого опереться… Потом тайные, мучительные роды… Младенец, которого у нее отняли так, что она не успела и увидеть его…

Единственное утешение: после этого домогательства отца, которые продолжались и во время ее беременности, вдруг разом прекратились, она не понимала почему. Лишь много позже Эленор нехотя признала, что подействовала только угроза семейного адвоката донести на Густава, если насилие над Синтией не прекратится…

Потом, как дьявольский постскриптум к ее страданиям, — встреча Эленор с женщиной из отдела социального обеспечения, этой тупой бюрократкой, которая приняла на веру откровенную ложь и не настояла на разговоре с самой Синтией…