Близкие люди - Татьяна Устинова

Степан встряхнулся, как внезапно вышедшая из оцепенения собака, и нажал на газ.

О чем он думал, прежде чем размечтался, как хорошо ему будет под пледом рядом с Ингеборгой? Ах да. Об убийцах и их, жертвах.

Белов прав – в свете последних признаний нужно еще раз попытаться проанализировать смерть прораба. Неужели Петрович тоже мешал кому-то незримому, но стоящему так близко, что Степану страшно было об этом даже подумать?

Что Петрович мог знать об убийстве Муркина, о чем он хотел рассказать Степану? Или он ничего не знал и хотел рассказать вовсе не об этом, а о том, что поставщик опять прислал некачественные плиты? Как это теперь проверить, у кого спросить?

Степан был очень обижен на Петровича. Обижен и зол.

Он никак не ожидал от него такой подлости. Он даже предположить не мог, что Петрович способен бросить его одного в такое трудное время. Как он мог так поступить? Зачем?! Раньше они никогда и ни в чем не подводили друг друга.

Он был страшно зол на мать, когда она умерла. Он целый год не мог привыкнуть к тому, что она умерла. И сейчас он не мог простить Петровича за то, что тот тоже умер.

Сговорились все, что ли!..

Нет, не зря он боится, и ощущает себя цирковым тигром, и везде чует подвох, и не верит ни в какие высокие чувства.

Нет никаких высоких чувств. Ты заставляешь других прыгать в кольцо, если тебе это выгодно. С кем-то это получается лучше, с кем-то хуже, но это просто такая игра. Кто кого перехитрит. Доверие и любовь выдумали для того, чтобы, прикрываясь ими, уцепить как можно больнее. До крови, до костей.

Все, кого он любил или кому пытался доверять, бросили его, ушли в самый неподходящий момент.

Нет и не будет теплого пледа в середине дня, и полудремы, сквозь которую слышно, как возится на полу Иван, рассыпая по ковру конструкторские детали, и радостного покоя, в котором все хорошо не только сию минуту, но будет хорошо всегда, и легкого дыхания лежащей рядом женщины, и уверенности, что все это никуда и никогда не денется.

Черт побери, почему его опять сносит в какие-то высокие материи?! Он хотел подумать о Муркине и о прорабе, а о чем думает на самом деле?!

Она налила себе чаю в чашку так, как будто всю жизнь прожила в его квартире, и сунула замерзшие ноги в его собственные меховые тапки, привезенные в прошлом году из Австрии, так, как будто имела полное право на все это – на тапки и чашку… Как будто ее вовсе не мучает вопрос, что будет дальше. Как будто она ничуть не замечает его тягостного к себе внимания – или на самом деле не замечает?

Как будто она просто живет, а не пытается заставить его прыгать в кольцо.

Или на самом деле не пытается?

Да еще это кошачье имя – Ингеборга!

Степан передернул плечами, как будто от холода, хотя в машине стало почти жарко, огляделся по сторонам и пристроился поперек двойной разделительной полосы. Конечно, по-хорошему следовало бы доехать до светофора и развернуться, но иногда он позволял себе мелкое хулиганство, особенно если поблизости не просматривались гаишники. Заприметив разрыв в плотном машинном потоке, он нажал на газ, двигатель рыкнул, как разгневанный тигр, и через секунду Степан уже въезжал на тротуар перед собственным офисом.

Белов запирал свою машину и помахал Степану. Ему досталось место получше, хоть и ближе к проезжей части.

Нужно было приезжать раньше, а не распивать на кухне чаи с этой самой, которая с кошачьим именем и в его собственных тапках!..

– Ты чего такой злой? – спросил Белов, подойдя. – С Иваном что-нибудь?

– Ничего я не злой, – сказал Степан очень сердито, – с Иваном все в порядке. По крайней мере было, когда я уезжал – А почему тогда злой?

– Да не злой я! Нормальный я! Как всегда!

– А-а… – протянул Белов, – ну-ну…

– И нечего нукать! Я тебя вчера как человека просил – позвони мне вечером, или ты в Сафонове вчера не ездил?

– Ездил, хотя вчера, между прочим, воскресенье было.

– Да наплевать мне на воскресенье! Я тебе сказал, чтобы ты позвонил, а ты даже не почесался!

– Я не позвонил потому, что у меня в телефоне батаренки сдохли, – сказал Белов громче, чем следовало бы уравновешенному и хорошо воспитанному человеку. – И докладывать мне было абсолютно нечего. Все работали как обычно. Все было как обычно. А потом, уж ты меня прости, Степа, за прозу жизни, я к любовнице поехал, а не домой! А от любовницы мне звонить было неудобно!

– Ну да. Неудобно. – Степан и сам прекрасно понимал, что напал на Белова совершенно не по делу, а просто так, от недовольства собой, но как остановиться, не знал. – К любовнице тебе ехать удобно, а мне позвонить неудобно!

– Паш, не все такие смиренные монахи, как ты! Не все по выходным с детьми английский учат. У некоторых есть еще личная жизнь.

– Да пошел ты!..

Почему-то слова Белова сильно его задели.

– Да. Я отойду, пожалуй. А то еще подеремся. Кроме того, мне нужно сигарет купить.

Белов круто повернулся и пошел назад, к табачному киоску, хотя до магазина было ближе и выбор там был лучше. Почему-то этот киоск они всем офисом дружно не любили и почти никогда в нем ничего не покупали. Степан, вместо того чтобы пойти наконец на работу, остался стоять на тротуаре. Ему казалось, что он высказал заму еще не все претензии.

Белов был в двух шагах от киоска, когда невесть откуда на тротуар выскочила грязная зеленая машина и понеслась прямо на него. Немногочисленные прохожие шарахнулись в разные стороны, как перепуганные гуси на сельской дороге.

У Степана отчетливо и тоненько зазвенело в ушах.

Он нелепо взмахнул руками и, кажется, даже побежал, чтобы остановить эту взбесившуюся машину, но оказалось, что так и не двинулся с места. Он очень ясно понимал, что машина летит прямо в беззащитную беловскую спину и что через секунду она его убьет.

– Эдик!! – заорал он, и Белов оглянулся Степан еще успел заметить, какое изумленное у него стало лицо. Он прыгнул в сторону, но тонна обезумевшего железа настигла его.

Степан услышал короткий удар, глухой стук, как будто на тротуар упал мешок с мукой, – и все.

Больше он ничего не слышал;

– Что? – растерянно переспросила Ингеборга. – Что вы говорите?

– Я говорю, что моего зама сегодня у меня на глазах сбила машина, – повторил Степан, морщась, – поэтому я и опоздал. Как Иван?

Ингеборга помолчала, как будто не сразу поняла, о чем он спрашивает.

– А… У нас все в порядке. Он сегодня поздно встал и весь день вел себя не слишком хорошо. Простите, пожалуйста, я не совсем поняла, что такое с вашим замом.

– Все вы поняли, – проговорил Степан устало.

Ему казалось, что к лицу у него прилипла тонкая целлофановая пленка, сквозь которую невозможно дышать и почти невозможно видеть. И все время хотелось ее содрать. Он то и дело тер лоб и щеки, но содрать проклятую пленку никак не удавалось.