Ослепительный нож - Вадим Полуян

Жалость к Фотинье утяжелялась на сердце Евфимии дополнительным грузом: жалостью к Раине. Эта её бывшая спутница и наперсница все пять лет тосковала о воине покойного князя Константина Дмитрича некоем Кюре Сазонове. Его Евфимия и видела-то несколько раз мельком. Однако именно он был снаряжен Котовым в качестве «надёжного провожатого» для Раины, когда она тайно бежала в Нивны из Великого Новгорода, дабы вовремя привести воистых сестёр на выручку увозимой в неволю боярышне. Кюр оставил отряд перед повёрткой на Углич. Раинино расставание было тяжким. Да с сёстрами не поспоришь. А тоска гложет! За пять лет не уймётся! Евфимия понимала деву. Если тоску по мёртвому (Дмитрий Красный продолжал жить в боярышниной душе!) годы не утишают, утишат ли они тоску по живому? И нечем помочь. Лишь два горя соединились, и обеим легче. Изнемогла Всеволожа от неиспокоя душевного, от травной пищи, от созерцательного молчания сестёр. Не монастырь, а всё-таки на свой лад обитель. Не святая, а колдовская. Захотелось в боярский терем к лукулловым пиршествам добрейшего Андрея Дмитрича, к занятным беседам увлечённого числолюбца и звездочёта, к дивно измышленным чудесам неутомимого искателя и придумщика. Давно проторённым тайным лесным путём вернулась она, как решила, надолго из сказочной бревенчатой кельицы в не менее сказочные хоромы. Амма Гнева вскоре последовала за ней, пробовала вернуть и не преуспела впервые. Евфимия отговорилась по-доброму, сослалась на главоболие. Размолвка их стерегла по иной причине, неожиданной для пестуньи и её подопечной.

Обе поочерёдно смотрели в дивную трубку, принесённую в столовую палату Андреем Дмитричем. В этом, направленном на оконный свет, маленьком снаряде возникали узоры многих цветов. Чуть повернёшь трубку - новый узор.

- Соревнуюсь с природой, божественно созданной, - улыбался Мамон. - Воззрите на небеса: сколькожды тучи ни проходят по ним, а картина всё разная. Вот и в моём снаряде: сколь его ни верти, узоры не повторяются.

Дневная трапеза была уже на столе, а женщины неутомимо крутили перед глазами волшебную трубку и убеждались в правоте знатного измыслителя.

Дворский вошёл, объявил:

- Новгородец, что привозил Раину пять лет назад, хочет видеть тебя, боярыня.

Акилина Гавриловна отдала снаряд Всеволоже.

- Какой новгородец? Где он?

Оставшись наедине с Андреем Дмитричем, Всеволожа услышала:

- Сейчас меня занял отчаянный замысел. Лишь тебе открою. Ты умна, милушка, ты поймёшь… Видишь ли, Дух - это бестелесное существо, обитель не вещественного, а существенного мира, верно? Иначе сказать, бесплотный житель недоступного нам мира духовного, так? - Евфимия наклонила голову. В иной миг затея Мамона, коей ещё не ведала, преисполнила бы её ожиданием, как всегда. Теперь же известие дворского отвлекало мысли. Кто как ни Кюр Сазонов мог снегом на голову свалиться из Новгорода на тихие Нивны? - Душа - бесплотное тело Духа, - продолжал Андрей Дмитрич. - Дух выше души… Вот и пытаюсь я грешным делом измыслить прибор, который пока наименовал «духомером»…

Акилина Гавриловна ввела в столовую палату Кюра Сазонова.

- Присядь, гостюшка, к нашей трапезе, - указала она место за столом.

Курчавый парень, в коем Всеволожа сразу признала одного из устроителей поединка Константина Дмитрича с Чарторыйским, сел за стол в явном смущении.

- Расскажи, любезный, как живёт-поживает Господин Великий Новгород эти годы, - пригласила хозяйка гостя к беседе.

- Эти годы для Новгорода худы, - отозвался Кюр. - Недороды и дороговь приводят граждан в отчаянье. В запрошлом годе без всякого доказательства обвинили многих людей в зажигательстве, жгли на кострах, топили в Волхове, избивали каменьем. - От слова к слову голос видимо усталого путника становился твёрже. - Ныне вопль и стенания раздаются на улицах, - тяжко продолжил он. - Бедные шатаются, аки тени, падают, умирают. Дети гибнут перед родителями, отцы с матерями перед детьми. Кто бежит от голода в Псков, кто в землю немецкую, кто в Литву. Иные из хлеба идут рабами к купцам магометанской, жидовской веры. Убили правду в судах ябедники, лжесвидетели и грабители. Старейшины утратили честь. Мы стали поруганием для соседов…

- Ахти мне, охти мне, - причитала боярыня.

Боярин, окончив трапезу, хмуро поднялся из-за стола, покинул палату. Кюр тут же прервал рассказ, обратился к Мамонше:

- Матушка, отпусти со мною Раину! - И, не дожидаясь ответа, примолвил: - Деньги у меня появились. Дом я купил на Москве. Из сорока тысяч домов московских один теперь - мой! Изба недорога - пятьдесят копеек. Пристройку сделал, рабочим в сутки по копейке платил. Лошадь купил за рубль, корову - чуть подешевле. Сорок соболей для будущей своей жёнки сторговал за сорок рублей. Вот мех на шубу обошёлся недёшево - тысяча золотых!

- Тысяча золотых это сколько? - полюбопытствовала Евфимия.

- Двести девяносто рублей, - с готовностью отвечал Сазонов. - Зато мёрзнуть не будет Раинушка, - обратил он молящий лик к амме Гневе. - Отпусти, матушка, пять лет ждал!

Амма встала из-за стола.

- Мой ответ тебе ведом. За пять лет он не претерпел перемен. И за пять веков не претерпит! - грозно вскинула она указательный перст.

- За пять веков? - испугался Кюр.

- А ты мыслил что, один век живём? - усмехнулась ведалица. - Езжай к своей избе, лошади и корове. Дам тебе свежего коня в путь. Уразумей лишь одно: нет для тебя Раины!

- А для кого ж она? - оторопел парень.

- Не для… - Акилина запнулась, махнула рукой. - Не для мужика с коровой. Для иных, высших, неведомых тебе, целей!

- Я ведь без неё не уйду, - нахмурился Кюр.

- Ты… без неё… уйдёшь! - с расстановкой произнесла амма Гнева и, вытянув властную руку в сторону Кюра, продолжила: - Ты выходишь… - Он вышел, застучал башмаками вниз по лестнице из сеней. - Ты садишься на конь… - приказывала колдунья. - Он сел на доброго мерина, что подвёл конюший. - Ты выезжаешь из ворот, скачешь на Можайскую дорогу, мчишься к Москве, - звучал голос Гневы. И Всеволожа, видевшая в окно, как Кюр вынесся из ворот, знала: всё остальное именно так происходит, как сказано. Вдруг позади прозвенел страдальческий голосок:

- Амма Гнева, где он? В дверях стояла Раина.

- Ты… здесь?- удивилась Мамонша. - Кто тебя вызвал из леса?

- Сама, - пояснила дева. - Мне было «привидение»: Кюр сидит у тебя в хоромах… Вот я и…

- Выдь вон, - распорядилась хозяйка. - После будет у нас беседа.

- Чесотка да таперичи, - произнесла Раина, спеша уйти.

- Никогда, - вымолвила Евфимия, - никогда не приходилось мне наблюдать, Акилинушка, как ты творишь зло. Нынче вот пришлось…

Боярыня побелела, как полотно, обратя к ней взор. Без слов выскочила из палаты.

Евфимия постояла в тяжком раздумье. Пошла отыскать Раину и не нашла. Направилась к боковуше Андрея Дмитрича, обнаружила дверь приоткрытой, обрадовалась, однако услышала разговор:

- Что ты скажешь, есть ли какая-нибудь материя за пределами небесного свода и звёзд?

- Материя то, что находится под небесным сводом. Всё остальное - нет.

- А как ты скажешь, есть за пределами свода что-нибудь не материальное?

- Неизбежно. Ибо наблюдаемый мир ограничен. Пределом его условились считать свод сводов, то есть то, что отделяет одно от другого. Следовательно, за пределом должно быть нечто, отличающееся…

Евфимия вспомнила, что к Мамону прибыл из середины Азии учёный араб с длинным именем. Она его имя непроизвольно запомнила, как запоминала всё необычное: Абу-Мансур Мухаммед ибн-Дуст, обладающий познаниями во всех науках. Немало учёных то и дело наведывались к можайскому чудаку. Недавно посетил Нивны алхимик Шпангейм из неметчины, теперь вот араб… Столовой палаты не посещает, питается из собственных рук.

- Так, - произносит он по-латыни, ибо весь разговор ведётся на сем мёртвом наречии. - Однако разум спрашивает: есть ли у нематериального свой предел? До каких пор оно простирается? Если же безгранично, то может ли безграничное быть преходящим?.. Всё это чрезвычайно смущает меня.

- Кого это не смущало? - отзывается Андрей Дмитрич.

Сильная рука обняла тонкий стан боярышни, повлекла прочь от таинственной боковуши с её учёностью.

- Куда ты тащишь меня? Пусти! - прошипела Евфимия, не в силах высвободиться.

- Не гневайся, ненаглядная! Я поступила дурно, но не могу иначе.

- Почему, Акилина свет Гавриловна, почему?

- Двенадцать у меня доченек. Ты не в счёт. Расстаться с любой - как с членом своего тела. Попробуй собственную руку отсечь. Достанет ли сил?

Они оказались в боярыниной одрине. Мамонша усадила Всеволожу на мягкое стольце и объявила:

- За тобой посланный прибыл из Москвы. Великий князь требует тебя без промешки.