Тонкая работа - Сара Уотерс

Она шевельнулась — не проснулась, нет, только голову чуть повернула, и мне кажется, я догадалась — кажется, я начинаю вспоминать... Ключи у нее под подушкой: я помню, как она воровато сунула туда руку, как приглушенно звякнул металл. Я делаю шаг. Рот у нее приоткрыт, седые космы волос разметались по лицу. Я делаю еще один шаг — скрипит половица. Я уже совсем рядом, но чего-то жду, собираюсь с силами, потом быстро запускаю руку под подушку и медленно, осторожно пытаюсь нащупать ключи.

Она открывает глаза. Хватает меня за руку и улыбается. Закашлялась.

— Дорогая моя, как мне это нравится! — говорит она, вытирая губы. — Не родилась еще та девчонка, которая могла бы тайком стащить у меня что-нибудь, особенно если я этого не хочу.

Она держит меня крепко, но бережно, поглаживает запястье. Меня бьет дрожь.

— Ой, да вы замерзли! — говорит она. — Ну-ка, деточка, давайте укутаемся. — И, стянув с кровати лоскутное одеяло, накидывает его мне на плечи. — Ну что, теплее стало?

Спутанные нечесаные волосы падают мне на лицо. Я смотрю на нее как сквозь забрало шлема.

— Лучше бы я умерла, — говорю я.

— Ну вот еще, — отвечает она, поднимаясь. — Что вы такое говорите?

— Тогда — чтобы вы.

Она, все еще улыбаясь, качает головой.

— Разве можно говорить такое, деточка! — Она принюхивается. Из кухни запахло какой-то гадостью.— Чувствуете? Это мистер Иббз, он готовит нам завтрак. Посмотрим, захочется ли девочке помирать, когда перед ней поставят тарелку с копченой селедочкой!

Она снова потирает руки. Пальцы у нее красные, но выше запястья руки гладкие, молочно-белые, как слоновая кость. Она так и спала прямо в сорочке и в нижней юбке и теперь застегивает корсет, влезает в свое шуршащее платье, потом смачивает гребешок и расчесывает волосы, что-то напевая дрожащим со сна голосом. Я наблюдаю за ней из-под спутанных волос. Босые ноги ее в трещинах, пальцы распухшие. Икры ног гладкие, почти без волос. Когда она наклоняется подвязать чулки, у нее вырывается стон. Ляжки у нее толстые, на них рубцы от подвязок.

— Ну вот, — говорит она, одевшись.

Внизу заплакал младенец.

— Теперь остальных перебудит, — сокрушается она. — Пойдемте вниз, милая, я пока дам им кашки.

— Вниз? — говорю я. Если я хочу бежать, я должна спуститься вниз. Но я оглядываю себя. — В таком виде? Может, мне сначала вернут платье и ботинки?

Должно быть, я слишком резко это сказала или во взгляде моем она почуяла неладное.

Подумав, она отвечает:

— То старое пыльное платьишко? И грязные башмаки? Ну, в этом только на улицу ходить. А вот гляньте-ка на эту шелковую накидочку. — Она снимает с крючка на двери халат. — Дамы ходят в этом дома по утрам. А вот к нему и шелковые домашние туфли. И как вам пойдет-то! Надевайте, дорогая девочка, и ступайте к столу. Можете не стесняться. Джон Врум никогда не встает раньше полудня, будем только я и Джентльмен — а он небось видал вас и не в таком виде,— да еще мистер Иббз. А его, милая девочка, вы можете считать все равно как... ну, скажем, дядей. Ну что?

Я отворачиваюсь. До чего же ненавистна мне эта комната! Но не пойду я неодетой в эту их кухню. Она упрашивает и так и сяк, потом, видя, что меня не переубедить, уходит. Ключ поворачивается в замке.

Я тотчас же бросаюсь к сундуку, где лежит моя одежда, пытаюсь открыть его. Ничего не получается: сундук заперт, крышку мне не поднять.

Перехожу к окну, толкаю раму вверх. Она поднимается на пару дюймов, не больше, и кажется, если сильнее надавить, окно откроется — гвозди ржавые, как-нибудь отвалятся. Но тут другое: окошко узкое, а высота большая, к тому же я все еще не одета. Но хуже всего то, что на улице люди, и если поначалу я хотела позвать их на помощь — разбить стекло, крикнуть или завизжать, — потом я пригляделась к ним получше, и порыв мой угас: я увидела их лица, их пыльную одежду, свертки, которые они тащили, детишек и собак, которые ковыляли с ними рядом... «Такая жизнь,— сказал Ричард двенадцать часов назад. — Она жестока и неприглядна. И была бы вашей, если бы не миссис Саксби...»

У двери дома, где ставни с прорезными сердечками, сидит девушка, обвязанная грязным бинтом, и кормит младенца грудью. Она поднимает голову, встречается со мной глазами — и грозит мне кулаком.

Я отшатываюсь от окна и прячу лицо в ладони.

Однако, когда миссис Саксби возвращается в комнату, я уже готова.

— Послушайте меня. — Я направляюсь к ней.— Вы знаете, что Ричард увез меня из дома моего дяди? Вы знаете, что дядя мой богатый человек и будет меня искать?

— Ваш дядя? — удивляется она. Она принесла мне поднос с завтраком, но не отходит от двери, пока я не отступаю назад.

— Мистер Лилли, — уточняю я. — По крайней мере, он до сих пор считает меня своей племянницей. Не кажется ли вам, что он пошлет кого-нибудь, чтобы найти меня? Думаете, он вас поблагодарит, когда узнает, в каких условиях вы меня тут держите?

— Ну, поблагодарит, наверное, если вы ему так дороги... Разве вам у нас неуютно, милочка?

— Вы сами знаете, что нет. Вы держите меня здесь против воли. Ради бога, отдайте мне мое платье, отдайте!

— Все в порядке, миссис Саксби?

Это мистер Иббз. Я сильно повысила голос, и вот он вышел из кухни и остановился у лестницы. Ричард тоже, я слышу, встал с кровати, прошагал через всю комнату к двери, распахнул дверь, прислушивается.

— В порядке! — отвечает миссис Саксби весело. — Давайте-ка, — говорит она мне. — Вот завтрак стынет.

Она ставит поднос на кровать. Дверь за спиной ее открыта, но я знаю, что мистер Иббз под лестницей и что Ричард притаился наверху и слушает.

— Давайте-ка, — повторяет она.

На подносе тарелка, вилка и еще — льняная салфетка. На тарелке — три янтарного цвета рыбины, залитые маслом. У рыб плавники и головы с глазами. Салфетка продета в блестящее, до блеска начищенное кольцо, оно очень похоже на то, что было у меня в «Терновнике», только без монограммы.

— Отпустите меня, пожалуйста.

Миссис Саксби качает головой.

— Дорогая моя, — говорит она, — куда вы пойдете-то?

Она ждет ответа, но я молчу, и она уходит. Ричард прикрывает дверь и снова ложится в постель. Слышу, как он напевает.

Мне очень хочется запустить тарелкой в потолок, в окно или в стену. Но я говорю себе: «Ты должна быть сильной. Ты должна быть готова к побегу». И я сажусь на кровать и ем — медленно, с неохотой, тщательно выбирая колючие кости. Перчатки мои промокли и перепачкались, а заменить их нечем — других у меня нет.

Через час миссис Саксби возвращается забрать пустую тарелку. Еще через час приносит мне кофе. Пока ее нет, я стою то у окна, то у двери, прислушиваюсь. Хожу по комнате, сажусь, снова встаю и принимаюсь шагать. Ярость сменяется отчаянием, покорностью обреченного. Но тут входит Ричард.

— Ну что, Мод? — Вот и все, что он успел сказать.

При одном взгляде на него меня охватывает слепая ярость. Я кидаюсь к нему, норовя ударить по лицу, но он отражает удар и сбивает меня с ног, но я все равно продолжаю бить его — ногами...

Потом они снова дают мне выпить лекарство с бренди, и день или два я провожу в забытьи.

...Когда я пробуждаюсь, опять раннее утро. В комнате откуда-то появился плетеный стульчик, покрашенный золотой краской, с красной подушечкой на сиденье. Я пододвигаю его к окну и сижу там, укрывшись халатом, пока миссис Саксби не просыпается и не принимается тереть глаза и зевать.

— Все хорошо, милая? — говорит она, как говорит теперь каждое утро, и от нелепости этого вопроса — ведь все вовсе не хорошо, а, напротив, все так плохо, что хуже не бывает, — я начинаю скрипеть зубами, рвать на себе волосы и смотрю на нее с ненавистью.

— Хорошая девочка, — говорит она, а потом добавляет: — Нравится вам стульчик? Я так и думала, что понравится. — Она снова зевает и глядит по сторонам. — Где горшочек? — спрашивает. Я всегда от стеснения уношу горшок за ширму. — Будьте добры, передайте мне его, милочка. Я сейчас прямо лопну.

Я не двигаюсь. Она встает и идет за горшком сама. Это белая фарфоровая штуковина, внутри которой темнеет нечто, в утреннем полумраке я сперва приняла это за клочки волос, а потом разглядела, что это рисунок — огромный глаз с ресницами, а сверху и снизу, полукружьями, такая надпись черными буквами:

Посиди, дружок, подумай, а потом помой меня —

И тогда, что я увидел, будем знать лишь ты да я.

Глаз меня всегда смущает, но миссис Саксби, поставив горшок на пол, как ни в чем не бывало задирает юбку, наклоняется. Заметив, что меня передернуло, она делает гримасу, передразнивая меня, и спрашивает:

— Некрасиво, да? Ну ничего. Когда у нас будет большой дом, у вас будет клозет.

Она встает, просовывает нижнюю юбку между ног. Потом потирает руки.