Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

Едва где-то показывалось что-то шевелящееся, я швырял туда молот. Гендельсон сперва радовался, потом усомнился: не пришибу ли невинную душу. Я хмуро поинтересовался, какая это невинная душа полезет в это болото и с какой целью.

Он возразил, что мы же лазаем, у меня не нашлось аргументов, да и рука устала, так что молот снова занял место на поясе. Но все же даже при таком милосердии я трижды, если не больше, подшибал в тумане нечто крупное. Всякий раз огромное животное то ли находило в себе силы убежать, то ли тонуло, но я был счастлив, что даже не видел этих чудовищ. Воображение подсказывает, что в болоте звери должны быть отвратительнее, чем в лесу или горах.

Гнилая вода начала прерываться торфяниками, наконец сменилась ими полностью. Мы забрались в седла, проехали еще с полмили, я ощутил, как под кожу забирается гаденький страх. Впереди потянулись поля черной растрескавшейся на ровные квадратики грязи. Многие ухитрились даже свернуться в трубочки, но сухая грязь везде, напоминая, что совсем недавно это то ли было дном, то ли здесь был огромный прилив, задержавшийся на годы.

Я оглянулся, за нами двигался серый сырой туман. Он уже закрыл болото, теперь надвигался грозный и пугающий. Но воздух стал заметно чище, я ощутил наконец, какой гадостью мы дышали в этом смрадном болоте.

Прекрасные холодные горы стали заметно ближе. Казалось, до них рукой подать, я уже различал глубокие трещины, нависающие уступы, яркий блеск чистого льда больно слепил глаза.

— Впереди Кернель, — повторил Гендельсон уже в который раз. — Мы его почти достигли!

— Почти, — ответил я, — но от «почти» до «достигли» дистанция огромного размера.

Он положил руку на рукоять меча, гордо выпрямился.

— Так чего же мы стоим?

Дурак, подумал я раздраженно, но пустил своего коня вперед осторожной рысью. Я не баба из придворной челяди, чтобы передо мной красоваться. Уж я-то вижу тебя насквозь, пустозвон. Побереги свои позы до того времени, когда вернешься. Даже не «когда», а «если»…

Вороны каркали злобно и торжествующе. Мы выехали на пригорок, я успел увидеть с полдюжины черных птиц: дрались над ободранной тушей какого-то зверя. Гендельсон заорал диким голосом, конь ринулся вперед как стрела. Я успел подумать насмешливо, что против ворон он как раз настоящий воин, сейчас все страхе разлетятся перед его могучим рыцарским натиском, его оружием, его доблестью…

Вороны взлетели, с грозным карканьем кружились над трупом, орали и ругались. Я видел, как в кусты ринулась пара мелких зверьков, похожих на крыс. Гендельсон торопливо слез, соскользнув пузом по конскому боку, а когда я подъехал, он уже стоял на коленях перед тем, что я сперва принял за освежеванную тушу зверя.

Человек был с содранной заживо кожей, распоротым животом. Его распяли, вбив в землю по колышку и привязав руки и ноги. На животе зияла страшная широкая рана, кишки вытащили наружу и вывалили на землю в пыль и грязь. Половина из них была изгрызена мелкими зубами.

Я слез, потоптался за спиной Гендельсона. Лицо человека было обезображено, кожа в страшных волдырях от ожогов. В пустых глазницах запеклись коричневые струпья. Один глаз, как я понял, ему выжгли факелом, вон следы обугленного мяса, а второй глаз… второй только что выклевали вороны. Мучители оставили ему зрение, чтобы он видел, что его ждет.

Гендельсон громко и вдохновенно читал молитву. Внезапно — я не поверил себе — обугленные губы человека зашевелились, мы услышали хриплое:

— Люди…

Гендельсон воскликнул:

— Да-да, говори!.. Господь услышал тебя!

Господом прикидываешься, подумал я изумленно, потом сообразил, что это стандартная форма, присел на корточки, отмахнулся от мух. В отличие от злобно каркающих ворон, решивших наверняка, что мы сами принялись жрать добычу, мухи и при нас жадно облепляли покрытое сукровицей тело умирающего.

— Хорошо, — прошептал человек.

— Ты христианин? — спросил Гендельсон требовательно. — Если нет, то еще не поздно принять веру Христа, покаяться в грехах…

— Христианин, — ответил человек едва слышно, но мне показалось, довольно равнодушно.

Я торопливо перерезал веревки, однако руки и ноги человека оставались в том же положении распятости. Гендельсон возликовал и начал бормотать молитву громче, стащил с шеи огромный золотой крест — любой поп позавидует, приложил к черным потрескавшимся губам умирающего.

Я услышал шепот:

— Я умираю… И я больше всего жалею, что не могу… не могу…

— Что? — спросил я жадно.

— … не могу… увидеть…

Гендельсон сказал торжественно:

— Уверяю тебя, что еще сегодня ты узришь Царствие Господне! Ибо ты умер как христианин, приняв пытки и мученическую смерть…

Умирающий прошептал из последних сил:

— Да в жопу твое Царствие!.. Я не увижу больше Тронный Зал подземных королей…

Гендельсон отпрянул, оскорбленный, а я быстро спросил, насторожившись:

— А что это?

Гендельсон сказал шокировано:

— Сэр Ричард, дайте же ему спокойно умереть.

— Помолчите, — оборвал я. — Так что это за Тронный Зал?

— Сэр Ричард, — сказал Гендельсон. — Вы не понимаете… В последние минуты жизни человек должен о жизни… О вечной жизни, которая его ожидает!

— Он и думает, — отмахнулся я.

— Не мешайте ему! Он должен войти, покаявшись…

Умирающий прошептал уже в забытьи:

— Они бесконечны… они прекрасны, они волшебны… Там негаснущий свет, там подземные озера и дивные своды… Там волшебные колонны встают из пола, а навстречу, как зубы дракона, устремляются другие…

— Где они? — спросил громко. — Где?

— Там только в одной стене, — срывалось с губ все быстрее, но тише и тише, я почти приложил ухо к его губам, — драгоценных камней больше, чем в иных королевствах во всех сундуках… Там троны выточены просто из камня, там один зал переходит в другой, еще краше, а когда… когда поднимаешь взор, там ажурные переходы, там мостики, что идут из стены в стену… не иначе как могучие колдуны ходят по ним и ходят сквозь стены… и везде широкие лестницы, что ведут еще ниже… еще глубже… там пещеры еще удивительнее… ибо они лучше сохранились со времен Древнего Народа…

Он говорил все горячечное, у него начался предсмертный бред. Он уже не узнавал нас, не отвечал на вопросы. Гендельсон громко и торжественно читал молитву. Для заупокойной рано, наверное — провожальную. Или рекомендательную, в которой сообщалось о заслугах мученика за веру.

Я лично сомневался, что он умер именно за веру, но для Гендельсона было достаточно, что безымянный умер от руки Тьмы.