Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кравчинский жил под впечатлением этого события, ставшего сенсацией чуть ли не на весь мир. Он интересовался подробностями, откликами, комментариями. И тут же одно за другим начали поступать известия о новых арестах. Схватили Квятковского, давнего друга, опытного подпольщика... В одном из сообщений говорилось об окончательном расколе «Земли и воли». Вместо одной партии возникли две группы — «Народная воля» и «Черный передел»... Действительно, черный... Черная страница в их истории... Как же теперь обернется дело? Скоро ли вспомнят о нем и вызовут на родину?..
В середине января нового, 1880 года пришло известие о разгроме типографии. Писали, что это был настоящий бой! Группка печатников несколько часов отстреливалась, сдерживала натиск большого отряда полиции и солдат. Жертвы были с обеих сторон. Несколько товарищей погибли, среди них и таинственный Птица. Когда солдаты ворвались в помещение, он покончил с собой...
А спустя несколько дней, в начале февраля, мир потрясло событие, которое вынудило задуматься над собственной судьбой не только русского монарха. В Зимнем дворце, в резиденции, в самом логове царя и его присных, произошел взрыв. Газеты на все лады расписывали, комментировали происшествие. Одни — сочувственно, другие — просто, без лишних слов, третьи — всячески поносили нигилистов-террористов и их вдохновителей из I Интернационала.
Обеспокоенный событиями Бисмарк начал предлагать свои услуги царизму в борьбе с революционерами. Европа с удивлением смотрела на отсталую, мужицкую восточную империю, где, несмотря на поголовные репрессии, на Сибирь, все более учащались взрывы, выстрелы, направленные против самодержавной власти.
«Народная воля» специальной прокламацией (изложение ее опубликовала «Трибюн де Женев») сообщала, что покушение — дело Исполнительного комитета «Народной воли», что на этот раз монарху удалось снова избежать смерти, но что она неотступно будет преследовать его, пока не поразит; борьба не прекратится до тех пор, пока власть не будет вырвана из кровавых лапищ царизма и передана народу.
...С приближением ранней весны теплый ветерок надежды повеял в среде русских эмигрантов.
VIII
Неожиданно приехал Морозов. Исхудавший, утомленный, но бодрый духом... Он был рад встрече с Ольгой (она вот-вот должна была стать матерью), с друзьями, с ним, Сергеем.
Кравчинский обнимал товарища — Морозик был для него сейчас самым дорогим человеком, — расспрашивал о новостях, о друзьях, о Петербурге.
— Свирепствуют, Сергей, как взбесившиеся, — рассказывал Николай. — Империя словно на осадном положении. Генералы-губернаторы дали царю обещание искоренить крамолу. А мы в ответ, — добавил весело, — искоренили губернатора Кропоткина, возможно, и еще кое-кого из сановников недосчитается самодержец.
— А как Плеханов? — спросил Кравчинский.
— Никак не может примириться с одиночеством, в котором оказался после Воронежского съезда. Вообще произошло странное. Мы, народовольцы, ехали туда с чувством страха, ожидали разгрома, а получилось наоборот. Почти все приняли нашу программу, Жорж оказался в изоляции и в знак протеста покинул заседание.
— Амбиции в нем всегда было более чем достаточно, — заметил Сергей.
— Очень жаль, что он откололся. Горестно было смотреть на его удаляющуюся фигуру. Фигнер не выдержала, закричала: «Остановите его, остановите!»
— Да, печально слышать такое, — сказал Кравчинский. — Но каждый свободно выбирает свой путь.
— Как с химическими опытами? — вдруг поинтересовался Морозов.
Кравчинский зло посмотрел на него.
— Вам только нужна была причина, чтобы отправить меня, — сказал.
— Напрасно ты так, Сергей. Товарищи переживают за тебя. А то, что тобою сделано, пригодится. Поверь мне — пригодится. Скажу тебе строго доверительно, — он приблизился к Кравчинскому и перешел почти на шепот, — смертный приговор, вынесенный нами Александру Второму, будет приведен в исполнение. Непременно. В Петербурге над этим работает особая группа. Нам удалось привлечь инженера Николая Кибальчича... разрабатывается детальный план нового покушения.
— И в такое время меня лишают возможности быть там! — горячился Сергей. — Это бессмыслица.
— Бессмыслицей было бы сейчас твое появление в Петербурге. Адриан, твой сообщник по Мезенцеву...
— Да, кстати, это точно?.. Кто сообщил?
— Тебе должно быть известно, кто. Клеточников.
Клеточников! Вот уж сколько лет пользуются они его услугами. Агент среди агентов. Позавидуешь отваге и выдержке этого человека. Сознавать, что каждую минуту тебе могут надеть наручники, и спокойно делать свое... Месяцами, годами... Истинный подвиг!
— Но неужели Адриан не выстоял? — чуть слышно проговорил Кравчинский.
Он крепко стиснул плечо Николая. Никогда, пожалуй, Кравчинскому не было так горько.
Они прогуливались по островку Руссо.
— Отдохнем, — предложил Сергей, — что-то голова кругом идет.
Сели на скамью, даже не смахнув прошлогоднюю ивовую листву.
— Извини меня, Николай, — продолжал после паузы Кравчинский, — но и твоя доля вины есть в этом моем отъезде. Радуюсь нашей встрече, а под сердцем ноет, грызет. Теперь, вижу, не скоро осуществиться моей мечте. Кто меня там встретит? Жорж?
— Он сам собирается сюда. Скоро, вероятно, приедет.
— Тогда кто же? Тихомиров? Ошанина?.. — словно вслух раздумывал Сергей. — Тихомирова я не знаю настолько хорошо, чтобы рассчитывать на него.
— Так надо было, Сергей, иначе ты не уцелел бы, — проговорил Морозов. — И ты это прекрасно понимаешь. Укорять никого не следует. Придет время, и все мы вернемся туда.
Сергей задумчиво процитировал:
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа, —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
— Чьи это стихи? — спросил Морозов.
— Нравятся?
— Очень! «Но где, скажи, когда была без жертв искуплена свобода?» Чьи?
— Декабриста Рылеева, из «Исповеди Наливайко».
— Прекрасные строки! Трагические, но какая внутренняя сила.. А ты говоришь...
