Провидение зла - Сергей Малицкий

– А на какой еще его замешивать, если нет ни требуемой курицы, ни петуха, ни даже цыпленка? – сама себя спросила Кама, прихватив тканью, вытащила из костра оба кинжала, которые успели раскалиться в огне, подошла к камню, прочитала нужные слова, повторила трижды, чтобы неправильная интонация хотя бы в одном слове не испортила труд всей ночи, размахнулась и вонзила кинжалы в камень в начале первой и в конце последней руны.

Они вошли в скальную породу, как в масло, по гарду. Затем надпись набухла темно-красным, вспыхнула ярко-желтым и только после этого стала, тихо потрескивая, остывать. Но все это Кама видела, лежа в десяти шагах от могилы Сора. Ее отбросила волной жара, едва она воткнула кинжалы. И только на земле, разметав костер и не долетев до железной двери часовни пяти шагов, Кама вдруг почувствовала, что слезы наконец наполнили ее всю, подобрались к опаленным ресницам, и заплакала. Она плакала о Соре, об Игнисе, о самой себе, о Фламме, о ледяном камне, который бродил по ее телу, о Рубидусе, в мертвое лицо которого она так и не посмотрела, о своей больной ноге, которая ныла и не давала ей покоя, и той ноге, которая зажила, но теперь вновь отозвалась болью. Она плакала, пока не уснула, но спала недолго.

Она открыла глаза еще в сумерках, но вершины Балтуту уже были подсвечены рассветом. Надпись на камне оказалась выжженной на палец. Камень был еще теплым, но рукояти кинжалов показались ей ледяными. Ей почудился цокот копыт и голоса. Кама легла на дорогу, приникла ухом к камню и поняла, что со стороны Кирума идет отряд. Она проверила лошадей, забралась в седло и повела их сначала по каменистой тропе в сторону Ардууса, через четверть лиги свернула по затянутой прошлогодней травой ложбине в сторону гор, потом повернула на юг и через пару лиг углубилась в можжевеловую рощу на гребне одного из увалов. Отсюда, через глубокий, усыпанный острыми камнями распадок часовня, столб и погребение Сора были как на ладони.

Отряд в три десятка всадников появился через час. Он остановился у часовни, но стоял недолго. Один из воинов, который держал на древке серое полотнище с черным силуэтом кабана, стоял возле кострища, прочие всадники разделились и обыскали все вокруг на расстоянии сотни шагов, после чего отправились к Ардуусу.

«Ищите, – со злорадством подумала Кама. – В вашем королевстве больше нет наследного принца. Кабанчик зарезан. А королеве Флустре уже пятьдесят. Стоит попробовать слепить другого наследничка или уже поздно? Или следует поменять королеву, если эта рожает мерзавцев? Или наследная мерзость таится не в королеве, а в короле?»

Во рту у Камы стало горько, как будто она глотнула прокисшего вина. Ее выворотило тут же, в роще. Она взяла мех с водой, долго полоскала рот, потом умылась, напоила лошадей, вновь забралась в седло и направилась точно на юг, раздумывая, что же изменилось вокруг нее, если уже знакомые места кажутся чужими и непривычными? Кама поняла причину только вечером следующего дня, когда после блужданий между деревеньками и дозорными вышками Кирума, впереди, между лесистыми холмами, заблестела лента Малиту, а закатное солнце бросило последние лучи на предгорья Балтуту. Увалы, холмы, склоны гор – все это приобрело ярко-зеленый цвет. Еще стояли голыми деревья, еще прикрывала низменные луга прошлогодняя трава, но земля ожила. И это вновь заставило Каму заплакать. Она расположилась в рощице на вершине холма, склоны которого были покрыты колючей акацией. Даже без листьев серые заросли скрывали ее стоянку, а заросли осоки у родника и болотце с обратной стороны холма позволили отдохнуть лошадям. Кама занялась собственной ногой. К несчастью, обучению целительству она отдавала столько же времени, сколько и магии. К счастью, как нужно обрабатывать раны, ее учил Сор, в его мешке обнаружились и снадобья, да и смола от Фелиса Адорири была бесценным подарком. В первую же ночь Кама развела костер, вскипятила воду и, скрипя зубами, принялась чистить рану. Икра раздулась, покраснела, но еще не приобрела темно-красный оттенок, значит, ногу еще можно спасти. И все-таки с первой раной было проще, видно, Рубидус не содержал в чистоте свои стрелы, ноги было невозможно коснуться. Или все дело в умении Сора? Кама приготовила ткань, смолу, маленькую бутыль с квачем, иглу, шелковую нить, дала слегка остыть воде, свернула из платка жгут, зажала его зубами, обожгла на костре сразу два ножа и одним движением вскрыла рану сразу с двух сторон.

От боли она потеряла сознание. И уже выкарабкиваясь в явь, похвалила сама себя, что поступила именно так, на то, чтобы вскрыть рану в два приема, духу бы у нее не хватило. Нога была покрыта гноем. Боль не уменьшилась, но едва не потрескавшуюся кожу можно было потрогать. Кама промыла ногу горячей водой, затем снова взяла в зубы жгут и залила рану квачем. По правилам надо было бы промыть рану насквозь, но она покрывалась холодным потом даже при мысли об этом. Смешав снадобье от Сора, запах которого ей показался знакомым, с толикой смолы от Фелиса, Кама перевязала придуманным ею средством рану и стала вспоминать заклинание, которое могло бы помочь ей справиться с недугом. В голове теснилось не меньше трех десятков лекарских наговоров, но большая часть содержала кучу древних лаэтских, атерских и руфских слов, в их понимании Кама не была уверена, поэтому она выбрала самое просто заклинание, которое должно было изгнать из раны все чужеродное, а именно грязь, гной, нечисть, если такая сумела проникнуть в ее кровь, и прочее, что не относится к живой плоти. Кама несколько раз прошептала это заклинание на память, дабы увериться, что ее нога не останется, к примеру, без ногтей или кожи, затем позволила себе подремать, а под утро расчистила на земле небольшой участок, вычертила необходимые знаки, накрыла их чистой тряпицей, поместила в центр рисунка больную ногу, которую вновь начало подергивать, положила по углам рисунка крупинки с мумом и, прошипев заклинание, щелкнула пальцами.

Ничего не происходило. Кама уже начала нервничать, когда крупицы с мумом раскалились, ноге стало щекотно, затем тепло, словно она расчерчивала рисунок на недавнем кострище, и вдруг – горячо. Прикрывающая рану штанина и повязка вспыхнули, и хотя тут же обратились пеплом, крик, который издала принцесса Лаписа, донесся не только до реки, но и до противоположного берега.

Она пришла в себя уже днем. Порты ее лишись до колена одной из штанин, а на ране не оказалось не только следов повязки, но и мази. Кожа покраснела, и хотя обошлось без водяных пузырей, ожог был серьезным. Но вместе с тем опухоль спала. Кама потратила остатки смолы, чтобы обмазать всю ногу от колена до кончиков пальцев, перемотала ее остатками ткани и в очередной раз обозвала себя неучем и дурехой, потому как переодеть порты следовало до того, как нога будет плотно замотана и перестанет разгибаться. Так или иначе, к полудню Кама уже ковыляла по зеленой полянке, присматривала за лошадьми и соединяла содержание двух мешков в один, удивляясь, сколько полезного помещалось в мешок Сора и как все это теперь уложить в ее мешок, если он и так полон, а разворошенные вещи дакита неожиданно увеличились в объеме и никак не хотели помещаться даже на свое прежнее место. Тогда Кама вновь оставила все как есть и легла спать. Она проснулась рано утром. Лошади стояли рядом и, судя по их довольному виду, были готовы идти куда угодно, а еще лучше остаться на том же месте на неделю, а то и на месяц. Нога почти не болела и даже стала походить размером на здоровую. В течение десяти минут Кама собрала мешок, выкидывая все ненужное и то, что не должно было храниться в нем. Разве только кисет из-под смолы Фелиса и серебряный рог, переданный Адамасом, заставили ее замереть на несколько секунд, но и тому, и другому место в мешке все же нашлось. Затем Кама приладила на руки наручи тонкой работы со стальными вставками. Приготовила поножи, но надевать не стала, оставила в подсумках. Перекусила, пожевав сушеных груш, сухарей и запивая все это водой, и вскоре уже спускалась вместе с лошадьми к реке.

Дорога из Лаписа в Кирум, которая шла по правому берегу Малиту, никогда не была особенно многолюдной, хотя постоялые дворы и деревеньки сменяли друг друга через каждый десяток лиг, но такого, чтобы за день по ней не проследовал хотя бы один караван и не проехало хотя бы с десяток подвод, не говоря уже о дозорных и пеших странниках, не бывало никогда. Теперь Кама не увидела никого, а она потратила не менее двух часов, чтобы добраться распадками до тракта, убедиться, что нет опасности, и спуститься уже к самой воде.

Весенний прибыток еще только начинался, вода уже бурлила вдоль галечника, намытого под известняковым обрывистым берегом, но до разлива оставалась еще неделя. Окрестности Лаписа, берега Малиту, горные склоны Лаписской долины и особенно тропу к перевалу через отроги Балтуту между Лаписом и Ардуусом Кама знала наизусть. А ведь проклинала Сора Сойгу, когда он заставлял королевских отпрысков бежать с оружием и мешками по нескольку десятков лиг в день. Когда устраивал пеший поход до Ардууса и обратно. Когда вынуждал питаться тем, что можно найти в горах. Не жалел, не щадил и не вздрагивал от слез Нукса и Нигеллы, обещавших «все рассказать маме и папе». И вот ничего этого уже больше не будет.