Аплодисменты - Людмила Гурченко

Не так давно ей попался мой пожелтевший аттестат зрелости на украинском языке. Смеялась она до слез: «Ну, милые, что ж вы из меня кровь пили все десять лет?! Ты так со мной говорила, мама, я была уверена, что у тебя минимум серебро. Ну, мамочка, ты меня, родненькая, прямо „на лупаты“, прямо „напувал“…»

«Знаешь, Маша, ты не права. Мы ведь все хотели как лучше. Как ты видишь, твоей маме пятерки были не нужны», — теряя юмор, последнее время все чаще и чаще защищала меня мама. Папы уже нет. Жизнерадостная, сильная, дипломатичная мама потихоньку ослабевает, «расходятся швы». Дочь моя медленно, но набирает силы. Сегодня я еще держусь. А завтра? А завтра посмотрим, что будет завтра.

Нет, в жизни самая беспечная и счастливая пора — институт. Не знаю, как бы это объяснил другой человек, с другим характером, а по мне… Никаких домашних заданий на каждый день. Ну никаких! Поначалу я испытывала даже страх: как же это так? Но к таким новшествам привыкаешь моментально. Экзамены — в конце семестра, аж через полгода! Хочешь — конспектируй лекции педагога, а хочешь — не конспектируй. Сиди на занятиях, делай умный вид, преданно глядя преподавателю в глаза, а мыслями лети себе куда хочешь, в любую сторону. И жди занятий по главным предметам. А главное — о, господи, уже радостное возбуждение только от одних названий: танец, занятия по музыке, пению, по технике движения и акробатике, пантомиме и гимнастике, истории советского и зарубежного кино. И еще один предмет — музыка в кино. Нет, вы только вдумайтесь — музыка в кино! А встречи с нашим мастером Сергеем Апполинариевичем Герасимовым по актерскому мастерству! Его лекции — это каждый раз ожидание события и обязательно новый рывок к освоению профессии. Так разве ж это не самые счастливые годы жизни? Разве ж не счастье все то, что происходило ежедневно? Оно приносило только радость, никакого насилия над собой. С утра я летела в институт и всеобъемлюще, «тотально» ощущала счастье от точно выбранной профессии.

Кино — магия для всех поколений. И как бы порой ни разочаровывали фильмы, ни обманывали надежд зрителей, люди все равно идут в кино. Идут, надеются и ждут. И, несмотря на то что актером, тем более популярным, становится, ох, как далеко не каждый, молодежь идет, валом валит «в кино», в артисты. Спроси молодого человека: кем ты хочешь стать? И каждый третий ответит: «артистом»!

Так разве нам, пятнадцати юношам и девушкам, приехавшим из разных концов страны, не исключительно повезло? О! О-о! И лучше не продолжать. Потому что все мы, пятнадцать человек, приехали с этим восторженным «о!». И оставались с открытым ртом в таком обалдевшем, экзальтированном состоянии довольно долго, пока каждому из нас в очень мягких тонах не намекнули на слабые места. После мы, конечно, протрезвели, замкнулись на своих недугах, сделали вывод и стали работать над собой. Лично у меня было три недуга. Два — как вирусный грипп, который надо обязательно вылежать: ведь знаешь, что грипп в конце концов пройдет, а вот третий недуг — серьезный, затяжной, похожий на тяжелый костный перелом. Об этих недугах я расскажу.

Начали мы с этюдов. Это, конечно, веселенькое время. Пора открытий нашего интеллекта, полета фантазии, вкуса и воспитания, сообразительности и таланта. В этюде никуда не спрячешься. Тут ты «увесь як на ладони». Ты сам автор этюда. Придумывай любой сюжет, если этюд не на заданную тему. И уж тут каждый хотел всех обойти, выделиться, любым способом вызвать реакцию.

Этюд на заданную тему: вы сидите дома и занимаетесь — уроками, рукоделием, ну, словом, чем хотите. Главное, чтобы ваше занятие было вам близко, удобно и привычно. И вдруг из-за угла появляется мышь. Вот и все. Это — условие этюда. Работайте, фантазируйте. Появляется мышь — что тут такого? Ну ведь, ей-богу, это ерунда. Ерунда? О, об этом можно написать целую «Педагогическую поэму» с анализом азов актерского мастерства. А может быть, и не только азов. Студент приехал из дальней деревни. Приняли его в институт за замечательную русскую красоту, за искренний, чистый и открытый взгляд, за красивый голос, за мощное нутро, которое вроде спит, но если его раскачаешь, попробуй останови! — за весь этот комплекс качеств, которые отличают русского актера от любого другого. Ну и давай занимайся, живи в этюде тем привычным, родным, чем жил у себя дома. Привнеси новое, свое, самобытное. Ничего подобного. Студент обязательно до того, как увидит мышь, сидит в самой изысканной светской позе, которая «вашему кино» и не снилась. Он сидит с усталым лицом давно ничему не удивляющегося человека. Обязательно с книжкой, изящно изогнув руки и оттопырив мизинчик. Как будто у себя в деревне он только и делал, что, удобно развалясь на софе, читал Байрона. А городские… Перед выходом второго действующего лица, «грызуна», исступленно готовили обед или рьяно стирали белье, то и дело откидывая со лба непослушную прядь, мол, ох уж, эта тяжкая женская доля… Как будто в городе только и делали, что занимались стиркой и хозяйством. А сама такая тоненькая, прозрачная, с нежным «тургеневским» лицом, высоким голосом.

Как же мы все хотели продемонстрировать абсолютно противоположное тому, что было нам дано природой! Мы искусственно расширяли диапазон своих данных. Ребята молниеносно вспрыгивали с диванов на шкафы, изображая испуг, думая об эффектном прыжке, и совершенно забывали о мужской выдержке и хладнокровии. А девушки, вооружившись палками и ножами, бесстрашно шли на врага. Инстинкты, эмоции, бешеная молодость перекрывали дремлющий разум. Как, наверное, интересно было за ними наблюдать мудрым и опытным учителям. Они понимали наши запутанные характеры, которые мы сами же запутывали, стремясь скорее стать взрослыми, оригинальными, необыкновенными. В терпеливом ожидании, незаметно, наши учителя потихоньку нас оформляли и шлифовали. И вдруг иногда кого-то из нас немые рамки этюда сковывали, чьему-то темпераменту уже маловато было «ох» или «ах». И тогда вырывалось громкое и грубо-неграмотное: «Ах, мыша!»

Мышь — существительное женского рода, единственного числа, в конце после шипящей — мягкий знак. Примеры: вещь, брешь, речь. Ошибка грубая. И занятия по мастерству делали крутой поворот. Речь уже шла о важном звене в цепи актерского мастерства — об образовании. Мы испуганно притихали. И каждый сосредоточенно думал: сколько его еще впереди ждет проколов. Вот тебе и «мыша».

Так вот, с этими этюдами и связана моя первая неувязочка. Дело в том, что вся предшествующая жизнь ни разу не могла подсказать мне ни одной темы этюда. Нет, в голове сюжетов уйма, но ни один из них не вписывался в свою новую жизненную обстановку. Ну что взять из военного детства? Я была маленькая и ничего исключительного в своем детстве не видела. Все так росли в войну. Это сейчас, оглядываясь, понимаешь, как это страшно и несправедливо. Дальше. Сюжет из школьной жизни? Что ж это, хочешь быть взрослой и опять превращаешься в ученичка? А еще что? Сцены из фильмов. Копировать других артистов на курсе умели все. Так вот, как задали нам этот этюд с мышью, сидела я ни жива ни мертва — вдруг вызовут на круг продемонстрировать. И это я? Я, которая ничего не боялась, просят не просят — лезла выступать. В чем же тут дело? Мышь… Мышь… Ну как мне ее испугаться? Я их столько перевидела, этих мышей и крыс, — никакого страха у меня перед ними не было, ну никакого. Что мне крысы, а тем более мыши, если мы, харьковские дети, привычно и спокойно проходили мимо обледеневших трупов повешенных, качающихся неделями на ветру? Сделать вид, что обрадовалась мышке-норушке как старому дружку… Скажут, она с приветом. У меня даже родилась отчаянная мысль — привезти с собой в институт в тряпке какого-нибудь огромного кота, и как только мне зададут вопросик: «Ну, а как ваши дела с мышкой?» — «Мои?» — спрошу я интригующе и как швырну кота на середину аудитории — вот это да! Вот это эффект! Но какой же кот будет час добираться на трамвае, а потом тихо сидеть в тряпках в аудитории и ждать своего звездного часа… Этюды меня здорово подкосили. И только один раз счастливый случай принес успех. Тогда уже кончились немые этюды, и мы сами себе писали тексты, придумывали роли. Однажды на уроке Тамара Федоровна Макарова учила нас есть, интеллигентно манипулируя вилкой и ножом. Почти все мы приехали из деревень и провинциальных городов, выросли в лишениях. Думаю, что не во всех домах была обеденная сервировка — ножи, вилки, салфетки и так далее. А жизнь ведь становилась все лучше и лучше. И такой урок для нас был очень кстати. Ну, а лично я была в восторге от этого урока. Всю жизнь я мечтала есть за большим длинным столом. Еще с детства бабушка — мамина мама, Татьяна Ивановна, — рассказывала мне, как они с дедушкой вдвоем обедали за большим столом, отдельно от детей, как за ними красиво ухаживала прислуга. За столом они обсуждали «планы и бюджет семьи». А в конце обеда обязательно «самоварчик, булочки, бараночки, чаек, сахарок». Но все это слова, теория. Одно дело — слышать, другое — увидеть. И вот я прямо заболела «большим столом» после того, как увидела в одном фильме: «он», в смокинге, с бабочкой, сидит на одном конце стола, «она», в белой пене кружев, метра на три от него, на другом конце. Они переговариваются о том о сем, и так незаметненько в левой ручке — вилочка, в правой — ножичек. И этих вилочек — сразу несколько штучек, и ножичек тоже не один. Интересно, зачем им двоим столько вилок и ножей? Ведь этого хватило бы на большую семью. У нас в доме я всегда помню один нож и три вилки. И только, кажется, на день рождения папы, когда я была в десятом классе, сотрудники Дворца пионеров подарили нам набор мельхиоровых вилок и ножей. В то время только стали появляться послевоенные мельхиоровые наборы.