Итальянская новелла ХХ века - Васко Пратолини

— Ты тоже был влюблен?

— Я страдал от того, что был не так печален, как Жан. Наконец я догадался, что мы можем покончить жизнь самоубийством, и сказал об этом Жану. Жан, который обычно мгновенно зажигался любой фантастической идеей, свыкся с этой мыслью не сразу. У нас был всего один пистолет. Проверить его мы отправились подальше на холм, — вдруг он разорвется прямо в руках. Первым стрелял Жан. Он всегда был безрассудным, и мне кажется, что, разлюби он красавицу, я бы тоже последовал его примеру. Дело было зимой, и мы стояли на голой тропинке; опробовали пистолет, и только я подумал: «Какой громкий звук», как Жан всунул пистолет в рот и сказал: «Есть такие, что исполняют…» Раздался выстрел, и Жан рухнул мертвым.

Карлотта в ужасе глядела на меня.

— Я не знал, что делать, и убежал.

В тот вечер Карлотта спросила у меня:

— Ты любил эту женщину?

— Эту женщину? Я же тебе сказал, что любил Жана.

— И тоже хотел застрелиться?

— Конечно. И это было бы глупостью. Но то, что я не сделал этого, было подлой трусостью. Иногда меня мучает совесть.

Карлотта часто вспоминала о моем рассказе и говорила о Жане так, словно знала его. Она просила, чтобы я описал его наружность, и спрашивала, каким был в те годы я. Однажды она поинтересовалась, сохранил ли я пистолет.

— Не стреляйся, не надо. Ты больше никогда не думал о том, чтобы покончить с собой?

Говоря это, она испытующе смотрела на меня.

— Влюбленные всякий раз думают об этом.

Карлотта в ответ даже не пыталась улыбаться.

— Ты до сих пор об этом думаешь?

— Иногда я думаю о Жане.

Карлотта нередко бывала мне в тягость, но особенно остро я ощущал это в полдень, когда, возвращаясь со службы, проходил мимо окон ее кафе и прятался, чтобы не пришлось войти и ласково поздороваться с нею. Ведь в полдень я не шел домой, и мне было слишком приятно провести часок в траттории, покуривая с закрытыми глазами. Карлотта, сидя за кассой, заученным движением отрывала чеки, кивала головой, улыбалась и хмурилась, когда покупатели заигрывали с ней. Она начинала работу в семь утра и кончала в четыре часа дня. Одета она была в голубое платье. Ей платили четыреста восемьдесят лир в месяц. Карлотта была довольна, что может отработать свою смену сразу, и даже обедала за кассой, довольствуясь чашкой молока.

— Работа сама по себе нетрудная, — говорила мне Карлотта, — если б только не это постоянное хлопанье дверьми.

Иногда этот звук действовал на нее так, будто ее ударяли кулаком по голове. С тех пор, входя в кафе, я всегда придерживаю дверь. Карлотта, оставшись со мной наедине, старалась описать мне сценки с посетителями кафе, но ей не удавалось попасть мне в тон. Не удавалось ей и вызвать во мне ревность робкими намеками на нескромные предложения всяких старичков.

— А ты бы согласилась, — говорил я. — Только не показывай его мне. Принимай его в нечетные дни. И берегись заразных болезней.

У Карлотты горестно кривился рот.

С недавних пор ее мучила тайная мысль.

— Мы снова влюблены, Карлотта? — сказал я ей однажды вечером.

Карлотта глядела на меня, как побитая собачонка. Меня это опять стало раздражать. Эти блестящие глаза, вечером, в полутьме, это долгое рукопожатие, все приводило меня в бешенство. Я боялся связать свою жизнь с ней. И ненавидел ее уже за одно то, что она об этом мечтала.

Я снова стал мрачным и подлым. Но у Карлотты мои вспышки ярости не вызывали уже прежних порывов покорности. Она пристально и неподвижно глядела на меня и подчас мягко отстранялась, когда я в утешение пытался ее приласкать.

Это уже совсем мне не понравилось. Ухаживать за ней ради обладания мне было противно. Впрочем, это случилось не сразу. Вначале Карлотта говорила:

— У меня болит голова… эта ужасная дверь. Давай этот вечер посидим спокойно. Расскажи что-нибудь.

Когда я понял, что Карлотта самым серьезным образом считает себя обиженной и в глубине души терзается, я перестал возмущаться, а просто-напросто изменил ей. Я вновь пережил те бездумные часы, когда, вернувшись из дома терпимости, садился отдохнуть в первом попавшемся кафе, не веселый и не грустный, а словно бы оглушенный. В глубине души я считал, что это справедливо — либо ты приемлешь любовь со всеми ее сложностями, либо остаются только проститутки.

Я думал, что Карлотта лишь разыгрывает из себя ревнивицу, и мне становилось смешно. А Карлотта страдала. Но она была слишком простодушной, чтобы извлечь выгоду из своих мучений. Она даже подурнела, как это бывает с теми, кто действительно страдает. Мне было жаль беднягу, но я чувствовал, что пришло время бросить ее. Карлотта догадывалась об этом. Однажды вечером, когда мы лежали в постели и я старательно избегал всякого разговора, Карлотта внезапно оттолкнула меня и прижалась к стене.

— Что с тобой? — раздраженно спросил я.

— Если я завтра исчезну, — сказала она, повернувшись ко мне лицом, — тебя это хоть как-то взволнует?

— Не знаю, — пробормотал я.

— А если я тебе изменю?

— Вся жизнь сплошная измена.

— А если я вернусь к мужу?

Она говорила вполне серьезно. Я пожал плечами.

— Несчастная я женщина, — продолжала Карлотта. — Я не смогу тебе изменить. Я видела мужа.

— Как?!

— Он приходил в кафе.

— Разве он не удрал в Америку?

— Не знаю. Я увидела его в кафе.

Вероятно, Карлотта не хотела мне об этом говорить, но у нее вырвалось, что с мужем была дама в меховой шубе.

— Значит, вы не обмолвились ни словом?

Карлотта колебалась.

— Он вернулся на следующий день. Поговорил со мной и проводил до дому.

Должен признаться, что мне стало не по себе. Я тихо спросил:

— Сюда?

Карлотта всем телом прижалась ко мне.

— Я люблю одного тебя, — прошептала она. — Не думай…

— Сюда?

— Ничего не было, милый. Он рассказывал мне о своих делах. Лишь снова увидев его, я поняла, как сильно люблю тебя. Я не вернусь к нему, сколько бы он ни просил об этом.

— Значит, он просил?

— Нет, только сказал, что, если б ему снова пришлось жениться, он женился бы на мне.

— А потом ты виделась с ним?

— Он приходил снова в кафе с той женщиной…

Это была последняя ночь, проведенная мною с Карлоттой.

Даже не насладившись еще раз ее телом, без сожалений, я перестал звонить и приходить к ней. Я позволял Карлотте звонить мне и ждать меня в кафе, но не каждый вечер, а лишь изредка. Карлотта неизменно приходила и пожирала меня глазами. Когда мы прощались, у нее дрожал голос.

— Я больше с ним не встречалась, — шепнула она однажды вечером.

— И напрасно, — ответил я. — Лучше бы попыталась помириться с ним.

Меня раздражало, что Карлотта жалеет (так оно, несомненно, и было) о ссоре с мужем и при этом надеется разговорами о нем привязать меня к себе. Но наша бесцветная связь не стоила того, чтобы Карлотта мучилась, а я рисковал своей свободой.

Как-то вечером я позвонил Карлотте по телефону, сказал, что приду к ней домой. Она открыла мне дверь, взволнованная, не верящая своему счастью. Я с некоторым беспокойством оглядел прихожую. Карлотта была в бархатном платье. Помнится, она была простужена и беспрестанно подносила к покрасневшему носу платок.

Я сразу почувствовал, что она все понимает. Она была нежной и печальной и отвечала на мои слова горестными взглядами. Она дала мне высказаться до конца, украдкой поглядывая на меня поверх платка, встала, подошла ко мне и прижалась грудью к моему лицу. Мне пришлось ее обнять.

— Не хочешь лечь? — негромко спросила она своим обычным голосом.

Я лег с ней в постель, и все время меня злило ее заплаканное, покрасневшее от простуды лицо. В полночь я вскочил и стал одеваться. Карлотта зажгла свет и на миг взглянула на меня. Потом потушила свет и сказала:

— Ну что ж, иди.

Смущенный, я вышел, споткнувшись о порог. В следующие дни я все боялся телефонного звонка. Но никто не звонил. Я спокойно проработал несколько недель; однажды вечером мне захотелось побывать у Карлотты, однако стыд помог мне справиться с этим желанием. И все же я знал, что, постучись я снова в дверь, в ее комнату со мной опять войдет радость. Эта уверенность никогда не оставляла меня.

Я не поддался соблазну, но на следующий день в полдень прошел мимо ее кафе. За кассой восседала незнакомая блондинка. «Должно быть, она перешла в другую смену». Но и вечером ее не было. Я подумал, что, может быть, она заболела или же помирилась с мужем. Мысль об этом не доставила мне особого удовольствия.

Но у меня подкосились ноги, когда привратница, буравя меня своими глазками, весьма нелюбезно сказала, что месяц назад ее нашли мертвой в постели. Она отравилась газом.

Васко Пратолини

Ванда