Мистические истории. Призрак и костоправ - Маргарет Уилсон Олифант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я рассмеялся:
– Боюсь, что заскорузлая кожура моего материализма размягчилась еще недостаточно. Ты хочешь сказать, что, по-твоему, Навуфей – некий призрак, фантом, дух мертвеца, являющийся в облике человеческого существа, хотя сам принадлежит иным сферам?
Хью подобрал ноги под себя.
– Ну да, это полнейшая чепуха. К тому же в эти дни он почти постоянно на глазах, и что из этого следует? Все мы как один лицезреем привидение? Такого на свете не бывает. А из его дома доносятся какие-то звуки – громкие и задорные, я отродясь подобных не слыхивал. В просторной квадратной комнате – предмете твоей лютой зависти – кто-то наигрывает словно бы на флейте, а кто-то второй отбивает аккомпанемент, как на барабанах. Музыка очень необычная, и по ночам теперь частенько там упражняются… Ну что ж, пора спать.
Хью снова взглянул на каминную полку.
– Да нет, она совсем маленькая, эта кошка.
Его замечание меня подивило: я ведь и не упоминал о том, как мне почудилось, что размер статуэтки на самом деле куда больше действительного.
– Она какая была, такая и есть, – сказал я.
– Естественно. Но мне невесть отчего померещилось, будто кошка вырезана в натуральную величину.
Я пошел проводить Хью; ночь была темной из-за затянутого тучами неба. Возле его дома из окон квадратной комнаты на соседнем участке сочился свет, ложившийся на дорогу большими пятнами. Вдруг Хью схватил меня за руку.
– Ага, вот оно! Сегодня тоже флейты и барабаны.
Ночь стояла тихая, но сколько я ни прислушивался, не различал ничего, кроме отдаленного шума улиц за пределами Багнелл-террас.
– Разве? – спросил я.
Не успел я это выговорить, как явственно распознал жалостные стенания, мгновенно вернувшие меня в Египет. Гул транспорта превратился в барабанные удары, мешавшиеся с пронзительным зудением дудочек из тростника, которое сопровождает арабские пляски: они немелодичны и лишены ритма, но столь же вековечны, как и пирамиды над Нилом.
– Похоже на арабскую музыку в Египте, – сказал я.
Пока мы стояли, напрягая слух, музыка внезапно, как и началась, умолкла для нас обоих, и одновременно свет в окнах квадратной комнаты погас.
Мы немного подождали на мостовой напротив дома Хью, но за соседней дверью царило безмолвие, все окна заливала чернота.
Я повернулся к Хью: для меня, недавно прибывшего с юга, становилось довольно прохладно.
– Спокойной ночи, завтра встретимся.
Я сразу же улегся в постель и тотчас заснул, но вскоре проснулся под впечатлением от увиденного сна, очень яркого. Там звучала музыка – знакомая арабская музыка, и невесть откуда возникала исполинская кошка. Я напрасно силился припомнить подробности, они от меня ускользали, и, прежде чем заснуть снова, я успел только заключить, что мне привиделась мешанина из происшествий минувшего вечера.
Жизнь быстро вошла в привычную колею. Мне предстояла работа, надо было навестить друзей; ткань существования плелась, как всегда, из каждодневных будничных событий. Однако мало-помалу в нее начала вплетаться новая нить, хотя тогда я этого и не осознавал. Поначалу казалось мелким и несущественным, что в ушах у меня часто стали звучать обрывки диковинных напевов из дома Навуфея и что стоит мне только на них сосредоточиться, как они замолкают, словно я их себе вообразил, а не слышал в действительности. Несущественным казалось и то, что я постоянно замечал, как Навуфей выходит из своего дома или в него возвращается. А однажды он предстал мне при таких обстоятельствах, подобных которым я, пожалуй, не припомню.
Как-то утром я стоял у окна моей комнаты, смотревшей на улицу. От нечего делать взял в руки мою кошечку из лазурита и повертел ее в потоке лившегося внутрь солнечного света, восхищаясь мягкой фактурой поверхности, непонятным образом схожей с мехом, хотя статуэтка и была вырезана из твердого камня. Потом совершенно невзначай кинул взгляд в окно и в нескольких ярдах от себя увидел Навуфея: опершись на ограждение моего садика, он неотрывно вглядывался не в меня, а в статуэтку, которую я держал в руках. Его глаза, сощуренные на апрельском солнце, лучились каким-то мурлыкающим довольством, и да-да, Хью не ошибался насчет его возраста: Навуфей не был ни старым, ни молодым – он вообще никакой связи со временем не имел.
Миг озарения длился недолго: оно промелькнуло в моем сознании подобно вращающемуся снопу света от далекого маяка. Это был проблеск понимания, которое вспыхнуло и тотчас погасло, стерлось из памяти, обернувшись для здравого рассудка смутной галлюцинацией. Навуфей вдруг меня заметил, отвернулся и торопливо зашагал по тротуару.
Помню, что был несколько ошеломлен, но с растерянностью справился быстро, а происшедшее отнес к тем будничным пустякам, которые долго в памяти не задерживаются. Ничего необычного не было и в том, что ко мне – далеко не единожды – являлся один из упомянутых выше рассудительных котов: он усаживался на балкончике перед окном моей комнаты и с задумчивым видом разглядывал интерьер. Я неравнодушен к кошкам, а потому не раз порывался открыть окно и пригласить кота в гости, но стоило мне чуть шевельнуться, как он спрыгивал вниз и крадучись удалялся. А затем апрель сменился маем.
Возвратившись вечером домой после званого обеда, я нашел телефонограмму от Хью, из которой узнал, что он просит меня немедля ему позвонить.
– Я подумал, что ты должен узнать эту новость как можно скорее, – послышался в трубке взволнованный голос. – Час назад на доме Навуфея вывесили табличку с объявлением о продаже. Агентами назначены «Мартин и Смит». Спокойной ночи, я уже на боку.
– Ты настоящий друг! – воскликнул я.
Рано утром я, разумеется, поспешил в агентство. Запрошенная цена оказалась весьма умеренной, право собственности – всецело неоспоримым. Получить ключи я мог безотлагательно, поскольку дом пустовал, и агент пообещал мне дать пару дней на размышления; в том случае, если я согласен выплатить запрошенную сумму, мне предоставлялось на этот срок приоритетное право на покупку. Если же я выдвину свои условия, гарантировать согласие поручителей агент не берется… Сунув ключи в карман, я опрометью бросился обратно на Багнелл-террас.
Дом действительно оказался совершенно пуст: ни жильцов, ни обстановки. От чердака до подвала – нигде ни единой шторы, ни коврика, ни карниза
