Транзиция - Иэн Бэнкс

Я вспоминаю, как вспомнил, что наше зрение не статично; мы можем пристально что-то рассмотреть лишь потому, что наши глаза ежесекундно совершают множество крошечных безотчетных движений. Если привести глаза в полную, абсолютную неподвижность, предмет в поле зрения исчезнет.

– Я люблю тебя, – говорю я.

Она резко выпрямляется.

– Что?!

Всего одно резкое слово – и огонек свечи гаснет, а комната погружается во тьму.

Внезапный ветерок задувает свечу на кухонном столе в Палаццо Кирецциа, холодит мне лицо и поднимает дыбом волоски на загривке. Ложка с зеленым горошком замерла на полпути ко рту – так я держал ее за миг до того, как проиграл в памяти, пережил заново и поменял события, произошедшие двенадцать лет и бесконечное число миров назад. Но ведь ложка, кажется, упала…

Где-то в здании хлопает дверь. Здесь, на кухне, раздаются щелчки и гудение, моторчики начинают вращаться, компрессоры в холодильнике и морозилке со вздохом оживают. В коридоре включается свет, и я слышу отдаленные шаги.

13

Пациент 8262

Прошлую ночь я провел не в своей койке, не на своем этаже. Я очутился этажом ниже, где накануне пережил нечто пугающее. Я лежал в тихой палате среди совершенно безмолвных обитателей. Недолго, но мне хватило. Ужасный опыт.

Это произошло после того, как я лишился чувств в кабинете широкоплечей докторши. До сих пор не понимаю, что там все-таки было. Под конец все превратилось в некую бредовую галлюцинацию, осознанный кошмар вудуистского толка. Признаюсь, я даже обрадовался, что упал в обморок, и по-прежнему благодарен нежданному избавлению, пусть оно и помешало мне разобраться в случившемся.

По моим наблюдениям, всегда наступает момент, когда человек понимает, что спит и видит сон. В том, что случилось вчера, я такого момента не нахожу. Могло ли мне все это присниться? Сомневаюсь. По крайней мере, я точно покидал свою палату – сам или по чьей-то воле.

Обратно меня привезли на каталке после того, как я некоторое время пролежал в тихой палате (к чему мы еще вернемся). В этот момент я, несомненно, пребывал в таком же ясном уме, как сейчас. Впрочем, если задуматься, я столь же четко мыслил и в начале беседы с коренастой докторшей.

Ладно, проехали. События, произошедшие после тихой палаты и до настоящего времени, довольно банальны. Больше никаких ритуальных кукол, заставляющих людей задыхаться, хвататься за сердце или что там еще, а потом – выпрыгивать из окон. Впрочем, меня заверили, что мне привиделось.

Очевидно, здесь есть о чем подумать. Этим я и занимаюсь. Лежу на койке, закрыв глаза. Пытаюсь сосредоточиться. Не исключено, что мне придется встать и провести дополнительное расследование среди слюнявых товарищей в комнате отдыха, а может, еще раз расспросить санитаров, однако сейчас мне нужно спокойно поразмыслить, ни на что не отвлекаясь.

Исходя из вышесказанного, я особенно внимательно слежу за тем, чтобы дверь в палату была закрыта. Как только услышу скрип – сразу распахну глаза: вдруг злодей, приходивший позапрошлой ночью, рискнет явиться среди бела дня?

Важнее всего две вещи. Первая – я не могу понять, в какой момент мой визит к коренастой докторше утратил осмысленность и превратился в абсурд. В воспоминаниях все происходит непрерывно. Это изводит меня сильнее всего. Я словно не могу разгадать простейший трюк фокусника или отыскать место, где к ткани пришита заплатка.

Вторая вещь – то, что я пережил, когда пришел в себя.

Я очнулся на каталке – койке с колесиками. Вокруг было темно; громадное помещение размером с комнату отдыха в конце моего коридора, а то и больше, едва подсвечивали две дежурные лампочки. Потолок казался выше, чем в моей палате или комнате с телевизором. Я чувствовал себя сонным и заторможенным, однако боли не ощущал. Значит, цел и невредим. Попробовал подвинуться, но либо мне слишком туго подоткнули одеяло, либо я временно утратил силы – спросонья не разберешь. Пришлось лежать на месте. Прислушавшись, я различил тихий храп.

Я повернул голову в одну сторону, в другую. Громадная общая палата, на краю которой я находился, напоминала о старых фотокарточках и репортажах из бедных стран. Моя каталка стояла последней в длинном ряду коек, ближе всего к частично остекленным двойным дверям. На противоположной стороне помещения, под высокими окнами, тянулся еще один ряд кроватей.

Чтобы увидеть больше, я снова попробовал приподняться – по крайней мере, оттолкнуться руками, опереться на локти. Безуспешно.

Как бы там ни называлось чувство, которое включается в таких случаях, оно сигнализировало, что я вовсе не обессилел: мышцы работали исправно – им просто физически что-то мешало выполнять свои задачи. Что-то удерживало меня на месте. Я оторвал голову от подушки как можно сильнее, до дрожи в шее, и, взглянув поверх простыни, понял, что пристегнут.

Меня пристегнули к койке! Мгновенно накатила паника, и я попытался освободиться. Ремней было четыре: один охватывал плечи, второй стягивал живот, прижимая руки к бокам, третий фиксировал ноги в районе коленей, а четвертый стискивал лодыжки. Ни один не позволял мне сдвинуться даже на миллиметр. А если пожар? Вдруг ко мне, абсолютно беспомощному, опять полезет ночной извращенец?

Как они посмели так со мной поступить? Я ведь ни разу не проявлял агрессию!

Так уж ни разу? Серьезно?.. Нет, разумеется, в прошлой жизни я вел себя крайне жестоко – чего еще ждать от хитроумного наемного убийцы? Однако то было давным-давно, далеко отсюда и вообще в других телах. Здесь, в клинике, я был как ягненок, как мышка, как образец идеального послушания, не обидевший и мухи! А они связали меня, словно буйного психа!

Мои усилия ни к чему не привели. Ремни по-прежнему крепко удерживали меня на койке. Вместо того чтобы их ослабить, я лишь разогнал себе пульс, перегрелся, вспотел и едва не лишился остатков сил.

«По крайней мере, – думал я, тщетно пытаясь нащупать дрожащими пальцами какой-нибудь шов, отверстие или рычажок, – если человек, который приставал ко мне прошлой ночью, и найдет меня здесь, абсолютно беспомощного, то столкнется с той же проблемой, что и я, – тугим коконом из простыней».

Оставалось надеяться, что сунуть пронырливые пальцы в мою постель будет так же сложно, как мне – выпростать руку наружу.

Тем не менее страх не отступал. Вдруг все-таки начнется пожар? Я обуглюсь, запекусь, сгорю до костей! Отравление дымом будет подарком судьбы.

А если ночной мерзавец вернется –