Два Парижа - Владимир Рудинский

Сдвинув вверх тяжелый болт на одной из дверей по правую руку от нас, Лорель ее распахнул. Бледные лучи фонариков озарили темную камеру с каменным полом, большую часть которой занимала железная кровать. На миг из окружающего мрака выделилось бледное лицо лежавшей на ней девушки. Лорель повернул выключатель, и электрическая лампочка на потолке зажглась ярким факелом.

Мы увидели, что девушка прикована за руки и за ноги к прутьям своего ложа, тяжелыми кольцами, похожими, на наручники. Белокурые волосы густой волной рассыпались по тюфяку.

Узница была еще совсем молода, ей можно было дать 17 лет, а скорее и меньше; страдальческая гримаса на исхудалом лице мешала определить возраст. Следы слез виднелись на щеках, спускаясь от длинных ресниц к довольно большому красиво очерченному рту, по краям слегка вздернутого носа.

Во мгновение ока Ле Генн оказался возле постели, наметанным глазом нашел нужные пружины и разомкнул затворы наручников. Девушка слабо застонала; очевидно, движение крови, возобновляющееся в затекших членах, причиняло ей боль.

Запекшимися губами, она с трудом, еле слышно, произносила слова, вероятно, повторявшиеся ею часами в одиночестве:

– Спасите… помогите…

Вдруг глаза ее остановились на Лореле и выразили панический ужас. Она даже преподнялась на своем ложе.

– Он… вот этот… был с ними… он один из них…

Покраснев до корней волос, Лорель выдвинулся вперед, упал на колени, чтобы приблизиться к ее лицу.

– Мадемуазель, я был с ними, чтобы их обмануть, для того, чтобы вас освободить! Поверьте, я до глубины души ненавижу этих палачей, этих злодеев…

Девушка, видимо, ему поверила; даже тень улыбки скользнула по ее губам. Но затем она снова откинулась назад со вздохом страдания.

– Элен, займитесь девочкой, – распорядился Ле Генн, адресуясь к женщине-полицейской.

Та проявила себя на высоте положения. Сев на край кровати, она достала из-под полы фляжку с какой-то жидкостью и поднесла к пересохшим губам.

С ее уст лился поток ласковых успокоительных слов, точно бы обращенных к больному ребенку, и она проворно оправляла одежду и матрас, стараясь придать телу пострадавшей наиболее удобную позу, Та, видимо, впала в полузабытье и отвечала только отдельными бессвязными фразами, среди которых я с изумлением услышал русские слова, вроде «Спасибо» и «Не надо».

– Оставим их пока, – скомандовал Ле Генн. – Вы, Алэн, побудьте тут, – велел он последнему из следовавших за нами полицейских.

Через минуту мы были снова в коридоре и двигались куда-то вглубь дома, заметно поднимаясь выше.

Меня, однако, терзал вопрос, который я и выразил в неуклюжих словах:

– Послушайте, но что же? Она русская? Откуда…?

По лицу Ле Генна скользнула безрадостная усмешка, какую мне и прежде случалось иногда у него подмечать.

– Вы слышали, верно, про русский сиротский приют в Рекольтвиле под Парижем? Где директрисой состоит мадемуазель Соломония Гранова, большая приятельница Майдановича? И помните, может статься, загадочные исчезновения детей оттуда? Когда-то эти происшествия наделали немало шуму…

Мы вышли в обширный зал. Лорель пробормотал предостережение не зажигать здесь электричества. Из полумрака свет фонариков выхватывал ступени, ведущие к алтарю, хоры в вишне, скамьи в глубине помещения… Мы приблизились к алтарю. На нем различалось углубление, словно бы предназначенное, по размерам и очертанию, к распростертому человеческому телу. Ле Генн открыл вделанный в стену шкафчик и вынул оттуда длинный узкий кинжал с рукояткой, роскошно отделанной золотом и слоновой костью.

– Жертвенный нож, – пояснил он педантическим тоном музейного гида. – А это вот, – в его руках очутился сосуд, на вид из массивного золота, с резьбою, – чаша для собирания крови.

Он взглянул на какие-то еще предметы на другой полке и сделал жест омерзения.

– Ну, теперь, – главное. Ведите нас, Жермэн.

Лорель открыл дверцу в ближайшей стене, и мы поднялись по довольно длинной лестнице.

Отныне мы вступили в жилую часть здания; это почувствовалось уже по смене температуры на гораздо более теплую.

Не стуча, Ле Генн открыл дверь, из-под которой пробивался луч света.

За письменным столом в уютной просторной комнате Майданович что-то с увлечением писал.

Мне бросились в глаза неровные строки: стихи…

Одутловатые щеки, слегка приплюснутый нос, белые, словно незрячие глаза… он мало изменился за годы, что я с ним не встречался.

Он вскочил со стула, с удивлением глядя на нас с выражением человека, внезапно разбуженного среди сна.

Ле Генн быстро рассеял его недоумение словами, падавшими, как стальной молот:

– На этот раз я вас поймал на месте преступления. Вы арестованы.

Но Майданович смотрел не на него, его глаза были прикованы к Лорелю, которого он, понятно, прежде не видел в полицейской форме.

– Как, ты, Жермэн? Мой мальчик…

Его призыв вызвал у собеседника не жалость, а гнев.

– Да, это я, espece de pédéraste! – отвечал тот. – И я рад, что смогу сам надеть наручники на твои грязные лапы!

Майданович, как мне показалось, театральным и ненатуральным жестом приложил правую руку к сердцу.

Однако рот его скривился от подлинной муки.

С нечленораздельным воплем он неожиданно осел как мешок и повалился на спину, громко стукнувшись затылком о пол.

Ле Генн наклонился над поверженным, потрогал его пульс и, распрямляясь, с разочарованием повернулся к нам.

– Я хоть и не врач, а могу констатировать, что он мертв. Классический случай разрыва сердца. Жаль, жаль, – добавил он с досадой, – Я рассчитывал узнать от него имена сообщников.

– А как же с девушкой… Верой? – запинаясь, спросил молодой полицейский.

– Ах, вот что вас занимает? – улыбнулся его начальник. – Ее мы отвезем в клинику профессора Морэна. Там ей обеспечен хороший уход. Надеюсь, ей ничего особенного покамест не сделали?

– Я думаю, нет. Кроме насмешек и издевательств. Вы знаете, для существ, как Майданович, женская чистота и красота – самые ненавистные вещи на свете.

– Ну, если вся беда – только нервное потрясение да истощение, Морэн с этим справится. Он в этой области чудеса делает! Мы с вами, впрочем, будем за этим следить… и за ее дальнейшей судьбою тоже.

Дом был опечатан; смерть хозяина объяснена (да и правильно) естественными причинами. К сожалению, задержать остальных участников сатанинских оргий достаточных оснований не нашлось.

Так вот и Гранова избежала ответственности; следствие об ее маневрах, – в который раз! – затянулось, уперлось в тупик и кончилось ничем…

Много лет спустя я случайно услышал, что Лорель, продвинувшись в чинах, занимает пост полицейского инспектора в Лионе. Он еще до того женился на Вере Силантьевой – той девушке, которую мы вместе вырвали из когтей сатанистов, – и у них было уже трое детей; теперь, возможно, и больше.

Соломония Матвеевна к тому времени умерла, но об ее конце, – если говорить вообще, то надо отдельно.

Коса на камень

Я отодвинул в сторону разложенные передо мною на столе словари и грамматики. После целого дня работы, в голове у меня царил сумбур. Хуже того, все предположения и объяснения, приходившие до