Гайдзин - Джеймс Клавелл

— Я имел в виду в постели, как она в постели? Лучше прежних?

— О! Ну… э… вне всякого сравнения.

— Она была более пылкой? Чувственной? А?

— В общем, да… э… в одежде или без… что-то невероятное. Очень особенная. Я опять не знаю, как мне вас благодарить, я стольким вам обязан.

— De rien, mon vieux.[19]

— Но это действительно так. В следующий раз… в следующий раз вы познакомитесь с ней.

— Mon Dieu, нет, таковы правила. Никогда никого не знакомьте с той, которая стала для вас «особенной», и в первую очередь это касается друзей. Не забывайте, что пока вы не поселите её в её собственном доме и не станете оплачивать все её счета, она доступна всякому, у кого есть деньги, если захочет этого.

— О! Я и забыл, — сказал он, скрывая правду.

— Даже если она станет жить отдельно, она все равно может иметь любовника на стороне, если захочет. Кто об этом узнает?

— Да, пожалуй. — Ему стало ещё больнее.

— Не влюбляйтесь, мой друг. Только не в куртизанку. Не питайте иллюзий на их счет, они созданы для удовольствия. Наслаждайтесь ими, пусть они вам нравятся, но не влюбляйтесь в них — и никогда не позволяйте им влюбляться в вас…

Тайрер зябко поежился, мучаясь от справедливости этих слов. Ему была ненавистна мысль о том, что она может быть с другим, может спать с кем-то ещё, как спала с ним, ненавистно то, что все это было за деньги, ненавистна тянущая боль внизу живота. «Бог мой, она действительно была неповторима, такая милая, светлая, очаровательно щебечущая без умолку, нежная, добрая, такая юная, и в доме она совсем недолго. Следует ли мне оставить её для себя? То есть не следует, а смогу ли я? Я уверен, что Андре содержит собственный дом, где живет его, только его, девушка, хотя он никогда не говорил мне об этом, да я и не стал бы его расспрашивать. Господи, интересно, во что бы мне это обошлось? Наверняка больше, чем я мог бы себе позволить…

Не думай об этом сейчас! И о ней тоже».

Сделав над собой усилие, он сосредоточился на том, что происходило в саду под окном, но тянущая боль осталась. Часть отряда шотландцев строилась у флагштока, трубач и четыре барабанщика уже стояли по местам, готовые к церемонии спуска флага. Все как обычно. Пестрая группа садовников собиралась у ворот, где их должны были пересчитать, а потом отпустить. Низко склонив головы, они протрусили в ворота, затем сквозь ряды самураев — и исчезли. Часовые закрыли железные ворота и задвинули тяжелые засовы. Как обычно. Под гром барабанов и звук трубы «Юнион Джек» медленно пополз вниз: «Да не зайдет никогда солнце в виду британского флага» — таков был закон для британцев по всему миру. Большая часть самураев теперь строем спускалась вниз, оставляя вокруг миссии лишь небольшой отряд на ночь. Как обычно.

По телу Тайрера пробежала дрожь.

Если все идет как обычно, почему я так нервничаю?

Садовники, работавшие в миссии, нестройной толпой прошли в свою лачугу, где спали каждую ночь. Лачуга примыкала с обратной стороны к буддийскому храму. Ни один из них не смел поднять глаза на Хирагу. Всех их предупредили, что их жизнь и жизнь всех их родных зависела от его безопасности.

— Остерегайтесь беседовать с теми, кого не знаете, — сказал он им. — Если бакуфу обнаружат, что я скрывался среди вас, вас ждет та же участь, что и меня, только вас распнут, а не убьют быстро и чисто.

Несмотря на их раболепные уверения, что пока он с ними, ему нечего опасаться, что он может доверять им, Хирага понимал, что его могут схватить в любой момент. Большую часть времени он скрывался в Канагаве, в гостинице Полуночных Цветов.

Вчера они получили письмо от Кацуматы, предводителя, хотя и тайного, всех сиси Сацумы, который находился теперь в Киото.

Срочно: через несколько недель сёгун Нобусада создаст неслыханный прецедент, прибыв сюда с государственным визитом к императору. Всем сиси предписывается немедленно собраться здесь, дабы составить план, как можно перехватить его, отправить в дальний путь, а затем захватить Дворцовые Врата.

Кацумата подписался своим кодовым именем: Ворон.

Хирага обсудил с Ори, как им поступить, и решил вернуться в Эдо, намеренный действовать в одиночку и любым способом уничтожить британскую миссию. Он был взбешен тем, что гайдзины, по его мнению, сумели обвести вокруг пальца и нейтрализовать Совет старейшин.

— Киото подождет, Ори. Мы должны во что бы то ни стало довести до конца нашу атаку на гайдзинов. Нам необходимо привести их в такую ярость, что они начнут обстрел Эдо. С сёгуном и Киото справятся другие. — Он хотел бы взять Ори с собой, но тот оказался совершенно беспомощен: его рана нагноилась, и ни один доктор не мог ему помочь. — Как быть с твоей рукой?

— Когда это станет невыносимо, я совершу сеппуку, — ответил Ори, язык его ворочался с некоторым трудом из-за саке, которым он пытался заглушить боль, — они втроем, он, Ори и мама-сан, собрались, чтобы выпить вместе в последний раз. — Не волнуйся.

— Нет ли какого-нибудь другого доктора, к которому можно было бы обратиться?

— Нет, Хирага-сан, — ответила Норико, мама-сан, крошечная женщина пятидесяти лет; голос её звучал мягко. — Я даже посылала за корейским мастером иглоукалывания и за знатоком трав, оба они мои друзья, но их усилия ни к чему не привели. Есть, правда, ещё этот великан гайдзин…

— Ты глупа, — вскричал Ори. — Сколько раз я должен повторять тебе? Это рана от пули, их собственной пули, и они видели меня в Канагаве!

— Пожалуйста, извините меня, — смиренно произнесла мама-сан, касаясь лбом татами, — прошу вас, не взыщите со старой головы за глупость. — Она поклонилась ещё раз и вышла, не поднимая глаз. Но в глубине души она проклинала Ори за то, что он не показал себя настоящим сиси и не совершил сеппуку, пока Хирага был здесь — лучшего секунданта нельзя было и желать, — уменьшив таким образом ужасную опасность, которой подвергалась она сама и её заведение. Весть о судьбе гостиницы Сорока Семи Ронинов обежала весь край на пятьдесят ри в округе и дальше — неслыханная жестокость: убить всех клиентов, куртизанок, слуг и посадить на пику голову мамы-сан.

«Чудовищно, — думала она, горя негодованием. — Как может дом закрыть свои двери перед самураем, сиси он или нет? В старые времена самураи убивали гораздо чаще, чем сейчас, да, но это было много столетий назад и большей частью для этого был повод, и уж кого они никогда не трогали, так это женщин и детей. Это было в те годы, когда закон страны был справедлив, сёгун Торанага справедлив, его сын и внук справедливы, до того как продажность и мотовство стали нормой жизни для последующих сёгунов, и вместе с ними для всех даймё и самураев, чьи год от года растущие налоги вот уже больше века покрывают наше тело, как гной! Сиси — наша единственная надежда! Сонно-дзёи!»