Голдфингер. Операция «Удар грома». Шпион, который любил меня - Ян Флеминг

Он нежно поцеловал меня и прошептал, что любит и что я самая замечательная девушка в мире. Я выпрямилась, отодвинулась от него, вытерла слезы и постаралась сосредоточиться на том, что происходило на экране. Я подумала о том, что потеряла невинность, или что-то вроде этого, и что теперь он уже больше не будет уважать меня. Но наступил перерыв, он принес мне мороженое, положил руку на спинку моего стула и сказал шепотом, что это был самый замечательный день в его жизни, и что мы должны его повторить еще не раз. И тогда я сказала себе: «Не будь дурой. Это все проявление нежности. Все так делают». К тому же ощущение было удивительно приятным, а ребенка у меня от этого не будет. У ребят всегда есть желание кого-то ласкать, а если я буду сопротивляться, он найдет другую девушку, более уступчивую. Когда опять выключили свет, руки его снова стали ласкать меня и мне уже показалось совершенно естественным, что они коснулись моей груди, и что я почувствовала при этом возбуждение. Поэтому, когда он прошептал, что теперь я должна так же поласкать его, я позволила ему взять мою руку и положить ее туда, куда ему хотелось. Но я не знала, что делать дальше, мне было ужасно стыдно, я почувствовала себя неуклюжей и ему пришлось мне помочь… Скоро он тяжело задышал мне в шею и выдохнул: «О, детка!» Я почувствовала внезапное возбуждение, потому что заставила его испытать такое же приятное ощущение, какое испытала сама. Теперь, когда мы оба сделали это, будто исчез какой-то барьер, нас разделявший, у меня появилось прямо-таки материнское чувство к нему, я его поцеловала и с этого момента возникли совершенно другие отношения.

Он отвез меня на вокзал к последнему поезду в Лондон и мы договорились в следующее воскресенье встретиться в это же самое время. Он долго стоял на платформе и махал мне, пока я могла видеть его при свете желтых огней этой маленькой и такой милой теперь моему сердцу станции. Так начался наш настоящий роман. Все всегда было так же, как в тот первый день, разве что обедали мы в разных местах. Река, проигрыватель, маленькая ложа в кинотеатре, но теперь прибавилось особое возбуждение, возбуждение от физической близости, и всегда, в лодке ли, в машине или в кинотеатре, мы касались друг друга руками и по мере того, как лето двигалось к сентябрю, наши прикосновения становились все более продолжительными и искусными.

Когда я вспоминаю эти дни, мне всегда представляется одна и та же картина: солнечный день, ивы склоняются к воде, чистой, как небо. Лебеди скользят по водной глади в тени деревьев. Ласточки стремглав бросаются вниз и, коснувшись воды, вновь взмывают в небо. Темза медленно несет свои воды от Королевского острова, мимо шлюза Бовени и плотины Куку, где мы обычно купались, вниз через Брокасские луга к Виндзорскому мосту. Наверняка, бывали тогда и дожди, и около реки толпились веселые и шумные люди, наверняка не все шло гладко и во время наших уединенных лыжных прогулок, но если что и было, я ничего этого не помню. Недели плыли одна за другой, яркие, сверкающие, полные очарования.

И вот наступила последняя суббота сентября. И, хотя до сих пор мы старались даже не думать об этом, теперь предстояло открыть новую главу в наших отношениях: в понедельник возвращалась Сьюзен, мне представилась возможность получить работу, а Дирек возвращался в Оксфорд. Мы делали вид, что все останется по-прежнему. Я все объясню Сьюзен, будут выходные, я смогу ездить в Оксфорд или Дирек будет приезжать в Лондон. Мы в общем даже ничего не обсуждали, как бы подразумевалось само собой, что роман наш будет продолжаться. Дирек и раньше считал, что я должна встретиться с его родителями, но он никогда на этом не настаивал, и потом по субботам у нас было множество других, более приятных занятий. У меня, вероятно, возникал вопрос о том, почему у Дирека не находилось для меня времени в течение недели, но я утешала себя тем, что он много играл в крикет и теннис и у него была куча друзей, которые, впрочем, по его собственным словам, были ужасно скучными. Я не хотела вмешиваться в эту сторону его жизни, по крайней мере, до поры до времени.

Я была счастлива, что он целиком принадлежал мне один, наш день в неделю. Я не хотела делить его с другими, в присутствии которых испытывала бы чувство неловкости. Так что продолжалась полная неопределенность, и я не заглядывала в будущее дальше следующей субботы.

В этот день Дирек был особенно нежен и вечером повел меня в отель «Бридж», мы выпили по три джина с тоником, хотя обычно почти не пили. Потом он настоял, чтобы за ужином мы выпили еще и шампанского. И к тому времени, когда мы добрались до своего кинотеатрика, мы оба были здорово навеселе. Я радовалась, потому что в этом состоянии меньше думала о завтрашнем дне, который положит конец нашим милым встречам. Но когда мы очутились в своей ложе, Дирек вдруг помрачнел. Он не обнял меня, как обычно, а сел в стороне, закурил и стал смотреть фильм. Я придвинулась к нему и взяла его за руку, но он продолжал смотреть прямо перед собой. Я спросила, в чем дело. После паузы он упрямо произнес: «Я хочу спать с тобой. Я имею в виду по-настоящему, как положено».

Я была шокирована. Особенно меня поразил его грубый тон. Конечно, мы уже об этом заговаривали, но всегда сходились на том, что это будет «потом». Теперь я пыталась привести те же самые аргументы, но была очень расстроена и нервничала. И что это ему пришло в голову испортить наш последний вечер? Он настойчиво приводил свои аргументы. Я была, по его словам бессердечной девушкой, цепляющейся за свою невинность. Он считал, что это ханжество и это было вредно для его здоровья. В конце концов, мы были любовниками, так почему же не вести себя так, как ведут себя любовники? Я ответила, что боюсь забеременеть, он сказал, что этого легко избежать. Есть такая штучка, которую он может надеть. Но почему сейчас? — спросила я. Не может же это произойти здесь? Почему нет? Места много. И он настаивает на том, чтобы это случилось до того, как он отправится в Оксфорд. Это как бы сделает нас мужем и женой.

Обуреваемая страхом, я отметила тем не менее, его последний довод. Возможно, в этом что-то было. Пусть это станет чем-то вроде печати, скрепляющей нашу любовь. Но я боялась. Нерешительно я спросила, есть ли у него эта «штучка». Он ответил, что нет, но в городе есть аптека, работающая круглосуточно, он пойдет туда и купит. Он поцеловал меня, быстро поднялся и вышел из ложи.

Я сидела, тупо уставившись на экран. Теперь я уже не смогу отказать ему! Он вернется и все будет отвратительно; на грязном полу, в этой мерзкой маленькой ложе, в этом мерзком захудалом кинотеатре, мне будет больно, а потом он станет презирать меня за то, что я не устояла. У меня возникла мысль подняться, убежать на станцию и ближайшим поездом вернуться в Лондон. Но он разозлится. Это ранит его самолюбие. Я перестану для него быть «своим парнем», и дружба, приносившая радость нам обоим, рухнет. В конце концов, было ли это справедливо по отношению к нему так долго заставлять его терпеть? Может, и правда, это воздержание было вредно для его здоровья? Во всяком случае, рано или поздно должно было этим кончиться. Для таких вещей не выбирают самого подходящего момента. Притом, кажется, ни одна девушка не испытывала удовольствия, когда это происходило в первый раз. Может, даже лучше поскорее пройти через это? Все, что угодно, только бы не разозлить его! Что бы ни случилось, это лучше, чем конец нашей любви!

Открылась дверь и свет из вестибюля проник в ложу. Затем он оказался рядом со мной, запыхавшийся и взволнованный. «Купил, — сказал он шепотом. — Было ужасно неловко. За прилавком стояла девушка-продавщица. Я не знал, как это назвать. Наконец, я сказал: мне нужна такая штучка, чтоб не было детей. Понимаете? Она и бровью не повела. Спросила только какого качества, я сказал — лучшего, конечно. Я чуть было не подумал, что дальше она спросит какого размера». Он засмеялся и крепко прижал меня к себе. Я слабо хихикнула в ответ. Лучше уж быть «своим парнем» и не делать из всего этого драму. Это не соломенно. Иначе мы оба окажемся в неловком положении, особенно он.

Его прелюдия была столь небрежной, что я чуть не расплакалась. Он отодвинул стул в сторону, снял пальто и положил его на деревянный пол. Потом он велел мне лечь, опустился рядом на колени и сдернул с меня трусики. Он сказал, чтоб я уперлась ногами о стенку ложи, я так и сделала, но мне было так неудобно в этой неловкой позе, что я взмолилась: «Нет, Дирек! Пожалуйста! Не здесь!» Но он уже оказался надо мной, неуклюже обнимая меня, а я инстинктивно всячески старалась помочь ему, чтобы он испытал удовольствие и не сердился на меня.

А потом произошло нечто ужасное. Возник луч желтого света, и близкий голос откуда-то сверху негодующе произнес: «Чем это вы здесь занимаетесь в моем кинотеатре? Ну-ка, вставайте, мерзкие свиньи». Не знаю, как я не потеряла сознания! Дирек поднялся, лицо у него было белым, как мел, он торопливо застегивал брюки. Я с трудом поднялась на ноги, ударившись при этом о стену. Я стояла и ждала, когда меня убьют.