Алхимия единорога - Антонио Хименес

В баре я познакомился с двумя удивительными людьми, которых звали Джордано и Стефано. Они были закадычными приятелями владельца маленького заведения на площади, где всегда шли интересные разговоры. Ночью с четверга на пятницу мы собирались в этом кабачке и болтали до самого утра. Стефано когда-то изучал в университете испанский язык, а теперь стал отчаянным оппозиционером; вот уже лет шесть или семь он был одержим политикой. Летом он подрабатывал официантом в разных гостиницах и ресторанчиках на берегу моря. Джордано выучился на адвоката и работал в конторе своего отца.

Когда Федерико, владелец бара, утомленный нашими бесконечными спорами, объявлял, что заведение закрывается, мы садились в машину Стефано и отправлялись в пиццерию на пляже. Там — всякий раз мы являлись за пять минут до закрытия — нам подавали ужин, и мы просиживали до девяти утра.

Виолета и Джейн обычно покидали нас в два-три часа ночи. Они весело прощались, уговаривая меня еще попрактиковаться в итальянском языке, в котором я благодаря друзьям неуклонно совершенствовался.

Моя жизнь в Фермо постепенно превратилась в рутину. Прогулки, развлечения, учеба у Кортези… Что еще? Еще каждый вечер пил чай в кондитерской Карлотты, однако девушка так и не появлялась. В конце концов, не выдержав, я спросил ее отца:

— Здесь раньше работала ваша дочь, правда?

— Она просто немножко мне помогала. А вообще-то она учится в другом городе.

— И больше сюда не приедет?

— На каникулы. Хотя это еще не решено. Дочка сейчас в Риме и говорит, что хочет там работать. Не понимаю, что с ней творится. Мы с женой собираемся как-нибудь на выходных ее навестить, раз уж ей самой никак к нам не выбраться. Сразу ясно — с ней случилось что-то нехорошее и теперь дорога в Фермо для нее закрыта. Но я не знаю, что именно произошло… Простите, синьор, я сейчас расскажу историю всей своей жизни.

— Пожалуйста, продолжайте, я буду вам благодарен. Я люблю послушать истории. И потом, ваша дочь такая красавица, что любой рассказ о ней придется мне по душе.

— Вылитая мать в молодости.

Кондитер совершенно не удивился моим словам, а я посмотрел на мать Карлотты и подумал: «Какая разрушительная штука — возраст!» Эта женщина с очень красивыми черными глазами и полными губами фигурой напоминала комок рыбьей подкормки. Кожа ее осталась гладкой и молодой, однако больше всего синьора походила на зимнюю жаровню в платье. Бедная Карлотта — так похожа на матушку!

Я тосковал по этой девушке: мы встретились всего на одну ночь, а потом она исчезла, словно Золушка с бала. Я вспоминал ее рот, шею, глаза, бедра, грудь, запах ее кожи и волос. Сама мысль о Карлотте отзывалась во мне сладкой истомой и болезненной печалью. Мне стало так тоскливо, что я покинул кафе и укрылся дома.

Ноябрь, декабрь… Дни шумно сыпались, как песчинки в исполинских солнечных часах.

Море, снег и холода пожирали эту осень-зиму в Фермо, с холмов которого открывался вид на зеленые поля в глубокой, сбегающей к морю, долине. По улицам старого прибрежного города больше не бродили ни поэты, ни музыканты. Исчезли римские боги.

Мне нравилось ходить в театр, в кино, на джазовые концерты. Город стал для меня родным.

Однажды утром Джейн разбудила меня поцелуями — ласковая, игривая, соблазнительная.

— Мы уезжаем, Рамон, уезжаем в Хорватию! Поедем на Хвар и в Макарску! Нас ждут отец и мама. Мы вместе с ними проведем Рождество и встретим Новый год.

— Послушай, Джейн, книги у тебя?

— Конечно. Они в надежном месте. Мы заберем их с собой, а для тебя я хочу снять копию, которая пригодится тебе для работы в Синтре.

— Когда?

— В Синтре все начнется в первых числах марта. Ты пробудешь там до мая, а потом мы втроем вернемся в Лондон.

— Вы будете в Синтре вместе со мной?

— Нет. Эти три месяца ты должен провести один. Мы будем ждать тебя в Лиссабоне или в другом месте, о котором договоримся, но сопровождать тебя не сможем.

Я опечалился. Мысль о временной разлуке с подругами наполнила меня огромным беспокойством. К тому же мне не очень нравится, когда мне говорят, что следует делать, а чего не следует: как будто мое будущее распланировано до миллиметра, все расчерчено, судьба моя заранее предрешена. Но я не любил жить по плану, поэтому решил все переменить, когда настанет момент. А тем временем мы отправимся в Хорватию, тут все ясно. Сегодня уже 15 декабря. Да, мои итальянские друзья будут сердиться, они ведь уже приготовились отлично провести с нами рождественскую ночь.

Я вспомнил, что договорился о встрече с Витором, и, позвонив ему, сослался на проблемы с работой, из-за которых вынужден вернуться в Кордову. Я заверил, что весной обязательно объявлюсь в Синтре, и заодно поздравил его с наступающим Рождеством. Поздравил я и Рикардо Лансу, добавив, что заметно продвинулся в изучении алхимии. Я побоялся рассказать ему о Праге или о Фермо, чтобы не возбудить подозрений. Рикардо в ответ сообщил, что берет несколько дней отпуска и отправляется в плавание по Средиземному морю.

Кортези ободрил меня и похвалил, назвав «замечательным учеником». Он был абсолютно уверен, что к маю мне удастся добыть философский камень и тогда я стану мастером, победившим смерть философом, достойным товарищем великих мудрецов-алхимиков всех времен.

На прощание Кортези попросил принять подарок — флакончик, содержимое которого мне надлежало выпить немедленно. Взглянув на учителя, я вытащил стеклянную пробку и без колебаний выпил все до дна. В тот же миг очищающее пламя (схоже действуют противоинфарктные препараты) с молниеносной быстротой пробежало по моим жилам. Если бы во флаконе был яд, я бы тотчас рухнул бездыханным. Однако там был мощный эликсир жизни, действующий почти так же сильно, как и тот, который предстояло изготовить мне самому. Омыв желудок, жидкость стремительно понеслась по кровеносным сосудам; я закрыл глаза и ощутил, как эликсир добирается до моих зрачков, век, даже пальцев на ногах. Силы мои преумножились стократно. Я почувствовал уверенность в себе, полную и безграничную уверенность. В тот момент я способен был поймать на лету муху или подчинить себе любого человека и любое животное.

Я не только преисполнился физических сил, мой ум тоже обострился, стал просто блестящим. Мне вспомнилось то, что я успел позабыть лет двадцать или тридцать тому назад. Мельчайшие подробности давно прожитого всплывали теперь в памяти, и эта лавина фактов не только не смутила меня, но даже воодушевила. Я сам был потрясен тем, до каких высот поднялся мой интеллект, но мне тут же подумалось, что я нахожусь под воздействием наркотика.