К величайшим вершинам. Как я столкнулась с опасностью на К2, обрела смирение и поднялась на гору истины - Ванесса О'Брайен

тащу сани по торосам и ледяным ухабам либо пытаюсь вытащить лыжи, застрявшие в сугробах. Выгляжу я там ничуть не изящно, щеки красные, движения резкие, но я все равно осталась довольна.

Дуг связался с базой по телефону, чтобы официально зафиксировать наше достижение и договориться о том, чтобы нас забрали с «Барнео». Мы вскипятили воду для чая и пару часов отдыхали в ожидании вертолета. Я так измучилась, что готова была лечь и отключиться, но в лагере «Барнео» царила спешка и суета. Ожидали прибытия какого-то важного русского чиновника, так что от нас хотели поскорее избавиться. Две другие команды все еще были на льду. Я почти не думала о них из-за проблем с лыжными креплениями, напряжения и открытой воды, через которую приходилось перебираться, но норвежцы отстали от нас на световой день, а британцы – на целые сутки. Мы были бы рады пообщаться с ними и оказать им достойный прием, но Русское географическое общество вручило нам сертификаты – причем имена были вписаны правильно, что всегда приятно, – и отправило обратно в Лонгйир.

Я вернулась в Лонгйир, собираясь устроить себе празд-ник: позвонить Джонатану, подольше поплескаться под горячим душем, распить с товарищами бутылку шампанского в баре отеля. Я, вероятно, смеялась над чем-то, уже и неважно, над чем, когда подошла к стойке регистрации отеля Radisson Blu в Лонгйире. На стойке лежала аккуратная стопка газет. Слова, которые я не поняла. Фото Бойлстон-стрит недалеко от площади Копли-сквер. Витрины магазинов, мимо которых я проходила тысячу раз, были разбиты, металлические рамы искорежены, кирпичи раскрошены. Тротуары были усеяны кровавыми ошметками.

– Это же Бостон… Я тут живу… Это же… О, Господи. Марафон!

Ком подступал к горлу, я просматривала газету, выискивая на ужасающих фотографиях знакомые лица, текст рассыпался на отдельные слова, из которых я только и поняла – взрывы, теракт, паника – казалось, понять все это можно, лишь приблизив текст к лицу или, наоборот, только издалека. Статья была на норвежском, но заголовок кричал о БОСТОНСКОЙ БОЙНЕ52.

Муж. А вдруг он до сих пор в Германии? Уверена, он рассказывал мне о своих планах, и уверена, что кивала ему, будто внимательно слушала, но на самом деле я была сосредоточена на своих приготовлениях к экспедиции. Затем я подумала о друзьях, которые собирались бежать марафон. Я и сама была бы там, если бы не отправилась на Северный полюс, а Джонатан, скорее всего, стоял бы где-нибудь на людной улице. (На следующий год так и было.)

– Сколько сейчас времени? – спросил я у портье.

– Половина одиннадцатого.

– А утро или… – я потрясла головой, не зная точно, лучи какого солнца льются в окно, дневного или полуночного.

– Утро, – прозвучало в ответ.

Моя британская сим-карта работала тут, так что я смогла позвонить Джонатану прямо из своего номера.

– Ванесса, где ты?

– В Лонгйире. А ты где?

– Все еще во Франкфурте.

– Слава Богу, – я вдохнула по-настоящему первый раз с тех пор, как взяла в руки газету. – Что происходит? Что говорят?

– Несколько убитых. И очень много серьезно раненых.

– А имена уже известны?

– Нет, но если ты зайдешь в Facebook, там есть группа Красного Креста, они помогают людям найти друг друга.

– У меня тут не очень хороший Wi-Fi.

Он рассказал мне все, что удалось увидеть по телевизору в Германии. 15 апреля 2013 года, пока я воевала с неровными льдинами и полыньями на пути к Северному полюсу, 23 тыс. человек приняли участие в Бостонском марафоне. Первая бомба в скороварке взорвалась в 14:49 у спортивного комплекса «Марафон» на Бойлстон-стрит. Через 12 секунд прозвучал второй взрыв. Более 5700 бегунов еще не пересекли финишную черту. Сотни тысяч зрителей выстроились вдоль дистанции. Два дня спустя ФБР опубликовало записи с камер наблюдения. Два брата, чечено-киргизско-американские фанатики, изготовили взрывные устройства из предметов домашнего обихода, добыв инструкцию в Интернете. Старший брат погиб во время задержания. Младший был найден спрятавшимся в стоявшей в сухом доке лодке и в настоящее время находится в камере смертников.

– Как я понимаю, ни один из нас не сможет вернуться в ближайшие нескольких дней, – сказала я.

– Скорее всего, нет. Аэропорт закрыт. Даже, если завтра его откроют, с рейсами будет неразбериха, – он тяжело, устало вздохнул, но потом попытался искренне поздравить меня. – А у тебя тем временем все получилось. Большой шлем исследователей. Молодец, дорогая. Правда. Отличный результат.

– Спасибо.

– Как ты себя чувствуешь?

– Я в порядке, – выговорила я, борясь с приступом сухого кашля. – Плечо перетрудила. И просто устала.

– Хорошо будет вернуться домой.

– Да.

Я прошлась по номеру, ощущая опустошение. Ведь я собиралась радоваться и праздновать, а тут такое. У меня не было ни возможности, ни способа найти информацию или отправить пожертвование. Как только удалось найти адаптер для зарядного устройства, я стала искать фотографии флага Красного Креста на Северном полюсе, ведь некоторые снимки были сделаны на мой телефон вместо камеры. Внезапно показалось совсем неважным то, что я добралась до Северного полюса; куда важнее была работа Красного Креста в Бостоне, они всегда там, где нужны, их роль трудно переоценить. Я выложила в Твиттер свое фото с полюса с флагом Красного Креста, флагом надежды, с кратким сообщением о том, что посвящаю свое достижение жертвам теракта в Бостоне.

#bostonmarathon

#handsoverhearts

#bostonstrong

Я заставила себя перестать прокручивать изображения в ленте новостей. Столько страданий. Стоя в тщательно спроектированном душе скандинавского отеля, оттирая с лица и тела грязь и пот экспедиции, я чувствовала себя оглушенной и опустошенной. Я легла на кровать, обернув мокрые волосы толстым белым полотенцем, и натянула на себя одеяло. Я была совершенно измучена, физически и духовно, но стоило закрыть глаза, как снова видела этот огромный урон. В том и состоит разница между страданием и уроном. Страдание – то, что чувствуешь. Урон – то, что видишь и не можешь отрицать.

Полярная ледовая шапка – квинтэссенция артефакта изменения климата. Разглядывать бескрайний простор, усеянный пятнами льда и черными полыньями, – все равно что видеть дом с привидениями, почтенный старый особняк с разбитыми окнами и выломанными балками. Это вовсе не естественный процесс благородного старения. Это вандализм. Это урон, такой же жестокий, неправильный и несовместимый с жизнью, как разбитые витрины магазинов в Бостоне. Теперь у ущерба появилась новая аватарка, но ничего нового