Тысяча свадебных платьев - Барбара Дэвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне очень жаль, что ты все эти годы носила все в себе, что тебе не пришло в голову поделиться этим со мною.
Камилла пожала плечами:
– Видимо, я просто стыдилась.
– Стыдилась?! Чего же?
– Того, что была нелюбима, – ответила она, и под ресницами у нее засверкали слезы. Камилла потянулась к сумочке, достала из нее бумажный платочек и промокнула глаза. – К тому же я все-таки мать. Это ты должна искать во мне опору и утешение, а не наоборот. Что ж, я рада, что ты наконец узнала о моем удочерении. Я всегда боялась, что это однажды всплывет каким-то очень неприятным образом. Возникнет, например, какая-то проблема со здоровьем, и врачам понадобится наш семейный анамнез – а я даже не буду знать, что им ответить. – Неожиданно мать прищурилась: – А как тебе удалось это узнать?
– Случайно. – Рори посмотрела на фотографию в своей руке. Сами того не желая, они свернули к первоначальной теме разговора. – Скажи, а ты много знаешь о своих настоящих родителях?
Камилла задумчиво покачала головой:
– Только то, что я дитя войны и что моя мать отдала меня, потому что была незамужем. В те годы это было распространенным явлением. Многие молодые люди погибали, оставляя своих возлюбленных с детьми одних. Отец незадолго до смерти кое-что мне рассказал. У моей приемной матери – Гвендолин – случилось три выкидыша, ей стыдно было оставаться бездетной, в то время как у ее подруг было по полному дому детей. А потому он втайне договорился насчет приемного ребенка. Я была для нее как утешительный приз.
– А он когда-нибудь упоминал, как звали твою настоящую мать?
– О, конечно же, нет. О таких вещах тогда принято было помалкивать, в особенности когда мать была незамужней. Это сейчас все куда более открыто – а в те годы эта тема вообще была под запретом. Моя мать категорически требовала, чтобы никто не знал, что я на самом деле не их дочь. Они с отцом отправились на целый год за границу – якобы доктор посоветовал. И надо же такому случиться – вернулись обратно здоровые и цветущие, и с дочерью на руках! Если кто-то что-либо и заподозрил, то виду не подал. Да и, конечно же, не стал бы что-то говорить, если хотел оказаться на хорошем счету у Лоуэллов. А этого хотели все.
– А твой отец? Я имею в виду настоящего, биологического отца.
– Никто и никогда о нем не упоминал, но я всегда считала, что он убит был на войне. – Камилла прижала пальцы к губам и покачала головой, как будто извинялась за внезапное проявление чувств. – Я была всей душой привязана к Джорджу Лоуэллу. Он был очень добрым и полным любви человеком, но он не был сильным и волевым. По крайней мере, во всем, что касалось матери. Он не способен был… защитить меня от нее. Помню, когда он умер, я подумала, что он наконец-то нашел верный способ от нее избавиться. Я не могла из-за этого обижаться на него, – но его уход оставил меня целиком в ее власти. Вот тогда-то я и начала грезить о своем настоящем отце. Я все пыталась представить, как он выглядел. Я видела его высоким и красивым – как прекрасный сказочный рыцарь. Настоящий герой, до последнего вздоха. Я все время размышляла: знал ли он, что я родилась, и думал ли когда-нибудь обо мне? Знаешь, у меня была острая потребность в это верить.
Слова Камиллы будто эхом отозвались в наступившей тишине. Рори опустилась на диван рядом с матерью, положив на колени фото в серебряной рамке. В ее детских чертах на снимке угадывался и Энсон, и Тия, и Камилла. Но не менее там ощущалась и Солин – с ее слегка заостренным лицом в форме сердечка и высокими скулами, с длинной шеей и точеным подбородком. Это проявившееся в облике смешение кровей было настолько очевидным – теперь, когда Рори знала правду.
Она решительно вручила фотографию Камилле, открыто встретив ее порядком озадаченный взгляд.
– Наш разговор начался с того, что ты спросила, зачем мне понадобилось это старое фото. Я ответила, что только что вернулась из Сан-Франциско. А теперь мне надо рассказать тебе все остальное.
Камилла едва заметно напряглась:
– Что остальное?
– Я выяснила кое-что еще. То, чего никак не ожидала узнать. Сначала я попросила одного давнего приятеля – журналиста из «The Globe» – помочь мне добыть какую-нибудь старую фотографию Энсона. Мне хотелось сделать для Солин приятный сюрприз. А через несколько дней…
– Кто такой Энсон?
– Это тот самый человек, за которого должна была выйти замуж Солин.
– А! Тот водитель «Скорой», которого убили на войне?
– Вот только оказалось, что нет.
– Что именно «нет»?
– Не убили. Он был ранен – очень тяжело ранен – и некоторое время пробыл в лагере для военнопленных, однако он не умер. Он все это время был жив, а два дня назад я встречалась с его сестрой в Ньюпорте.
Камилла нахмурилась, совершенно сбитая с толку.
– Может, я что-то пропустила? Какое имеет отношение бывший жених Солин к твоей фотографии в восьмилетнем возрасте?
– До этого я еще доберусь, – пообещала Рори. Ей было понятно мамино нетерпение, но нужно было рассказать той очень многое и в то же время преподнести все осторожно. – Сначала я поехала в Ньюпорт, чтобы пообщаться с Энсоном. Но его там не оказалось, и вместо этого я поговорила с его сестрой Тией. Она достала свою детскую фотографию, причем очень похожую на эту – знаешь, как будто близнецы с разницей в тридцать лет! А еще показала мне кое-какие бумаги, которые нашла, разбирая документы и записки отца после его смерти. Старую бухгалтерскую книгу и копию сертификата об удочерении. Вот зачем я полетела в Сан-Франциско – чтобы встретиться с Энсоном и все это ему объяснить. Он сорок лет слонялся по миру, ненавидя Солин, поскольку был уверен, что она бросила его, узнав про его покалеченные ноги. Но это была ложь, придуманная его отцом. Отец Энсона отослал ее подальше, потому что она была беременна. Мне необходимо было встретиться с ним и доказать то, что я успела узнать: что малютка, которую Солин тогда родила, – это ты.
Камилла побледнела, выражение ее лица стало жестким.
– Это неправда.
– Правда, мама, – тихо возразила Рори. – Я своими глазами видела «Постановление об удочерении», и там черным по белому были написаны имена Гвендолин и Джорджа Лоуэлл. И Солин там значилась. И твое имя. Отец отмечен там как неизвестный, но нет ни малейших сомнений, что это ребенок Энсона. Его отец заплатил одной женщине по имени Дороти Шеридан, чтобы она сообщила Солин, будто бы ты умерла вскоре после рождения. А на самом деле тебя отдали в другую семью.
– Нет.
– Она назвала тебя Асия, – продолжала Рори, будто не слыша это неустанное отрицание. – Это означает «приносящая утешение».
Камилла с недоверием помотала головой, глядя на дочь широко раскрытыми, словно остекленевшими глазами.
– То, что ты мне рассказываешь, Аврора, просто немыслимо. После стольких лет… И шансы на то, что из всех людей… именно она…
– Я понимаю, это так сразу в голове не укладывается. И мне тоже это надо еще как следует переварить. Но все это – самая настоящая правда. Женщина, которая родила тебя, до сих пор жива, и находится здесь же, у нас, в Бостоне. И на прошлой неделе ты даже встретилась с ней на ланче.
Камилла резко встала с дивана, отчего серебряная рамка со стуком упала на пол.
– Зачем ты мне все это говоришь? Неужели ты и правда так хочешь втянуть эту женщину в свою жизнь, что готова проглотить даже такой абсурдный вымысел? Или это мне такое наказание за то, что я в тот раз повела себя не лучшим образом?
Рори изумленно воззрилась на мать:
– По-твоему, я могла сочинить подобное просто тебе назло?
– Я говорю, что, по-моему, ты с готовностью в эту глупость веришь. Ты едва знакома с этой женщиной – а для тебя она уже едва ли не святая.
– Ты говоришь как Энсон. Он мне вчера вечером сказал примерно то же самое.
Услышав это, Камила почти обрадовалась.
– То есть Энсон тоже не поверил в эту историю?
– Тут вопрос не в том, поверил или нет. Я выложила перед ним все доказательства. Даже оставила бухгалтерскую книгу его отца. Но он мне ясно дал понять, что не заинтересован в воссоединении семьи.
– А что Солин? – с холодком спросила Камилла. – Как она изволила отозваться по поводу такого чуда?
– Она еще ничего не знает. Сейчас
