«Если», 2000 № 08 - Джеймс Типтри-мл.

И все же издали книгу тиражом лишь в тридцать тысяч. Однако, несмотря на это, ее заметили читатели не только в Латвии.

После этого я поверил, что могу писать романы, и с тех пор к рассказам возвращался лишь в редких случаях — если был заказ.

Я начал думать над следующим романом. В отличие от «Двери…», на этот раз мне не хотелось расставаться с героями. «Сторож…» стал первой моей книгой, где я сам как бы участвовал в действии. То есть — одному, другому, третьему персонажу постарался передать что-то, свойственное мне самому и другим людям, которых я знал в жизни; что-то брал прямо из своей биографии. Но взялся я за эту работу далеко не сразу. И потому, что знал: спешить некуда — мой черед в издательском плане подойдет не скоро. И потому, что потребовалось опять на какое-то время целиком погрузиться в работу.

Из студии я все же ушел: мне предложили место консультанта Союза писателей Латвии по русской литературе. Заменить того человека, к которому я приходил в молодости со своими виршами.

Соглашаясь, я не представлял себе, с каким множеством графоманских (претолстых!) рукописей придется иметь дело. В тихом кабинете Союза писателей работа оказалась весьма нервной. К тому же меня избрали еще и заместителем секретаря партбюро, на это тоже уходило время.

Конечно, работа имела и свои преимущества; всякие мелкие блага расходились, как правило, между своими — теми, кто был под рукой. Например, ранней весной 1970 года ко мне зашел один из секретарей Союза.

— Володя, хочешь поехать в Ялту, на Всесоюзный семинар молодых драматургов?

— Да какой я драматург — ни одной пьесы.

— Да ты поройся в столе — не может быть, чтобы ни одной не нашлось.

Тут я вспомнил о своем «Открытии Америки». Поехал. Но в Ялте сразу же предупредил руководителя группы, в которую попал, известного театрального критика Анастасьева: «Не просите у меня пьесы, у меня ничего серьезного нет, а тут я буду писать совсем другую вещь». Но через день он все-таки потребовал показать рукопись; я отдал ее, заранее стыдясь. Неожиданно она была признана одной из лучших на семинаре; первой была пьеса Вампилова, тогда еще мало кому известного. Пьесу взяли для прочтения в Симферопольский театр. Там она вроде бы понравилась, но мне сказали: «Вы же понимаете — юбилейный год, столетие Ленина, о другой тематике даже говорить нельзя…». Я взял пьесу и снова забросил ее в стол; только в 1979 году ее опубликовал в латышском переводе журнал «Карогс», а уж вслед за ним и «Даугава».

Я тем временем понял, что, работая в Союзе, еще долго не напишу ничего. И решил уйти. Снова, как после газеты — на подножный корм, или, как это официально называлось, на творческую работу. В Союзе не могли понять, какая муха меня укусила: от добра, как говорится, добра не ищут. Может, будь я человеком более организованным, смог бы успешно делать и то, и другое. Но у меня не получалось.

Меня наконец отпустили, пожав плечами. Но не успел я, так сказать, дойти до дома, как меня пригласили к директору издательства «Лиесма», бывшего Латгосиздата, где выходила большая часть моих книг. Я пошел, недоумевая: в издательстве у меня ничего не лежало… Мне с места в карьер было предложено занять место заведующего редакцией современной художественной литературы. Здесь издавались книги благополучно здравствовавших латвийских авторов и на латышском, и на русском языках (перестав здравствовать, авторы переходили в редакцию литературного наследия). Именно в этой редакции вышла моя первая книжка; правда, последующие издавались уже в молодежной редакции. Я не собирался, бросив одну работу, хвататься за вторую, я хотел посидеть дома и что-то написать. Но меня погубило любопытство: в книгоиздательстве мне еще работать не приходилось, и я ощутил интерес — что же это такое.

Случилось это в марте 1974 года. Редакция выпускала в год до восьмидесяти названий, так что работы хватало и мне, и книжным редакторам, которых было десять, в том числе два русских. Больше времени стало уходить и на то, что можно условно назвать «светской жизнью»; впрочем, к этому я успел привыкнуть еще в Союзе. Конечно, работа в издательстве позволяла вовремя подать заявку на свою книгу и проследить, чтобы она нормально продвигалась в плане соседней редакции.

Но написать роман, работая в издательстве, так и не удавалось. Слишком много времени уходило на всяческую суету — и на работе, и в Союзе писателей. Со временем все яснее становилось: совмещать издательские дела со своими литературными почти невозможно. Я подал заявление и ушел с работы — на этот раз уже точно домой.

За романом выстраивались в очередь еще не написанные повести. Чтобы успевать все, пришлось найти свой метод работы. Я стал писать быстро — на двадцать авторских листов текста у меня уходило два месяца. Тогда я мог долгое время выдерживать такой темп: писать по пол-листа в день. Написав первый вариант, на полгода откладывал рукопись. Через шесть месяцев, успев изрядно забыть текст, возвращался к ней и переписывал заново. Второй вариант я подавал в издательство. А в промежутках делал другие вещи.

Так я написал второй роман, с теми же героями, что и «Сторож…». Он получил у меня длинное (тоже заимствованное из Писания, тогда это еще воспринималось, как крамола) название: «Тогда придите, и рассудим». Хотел я того или нет, но роман получился с явственным привкусом сатиры. Иначе я тогда просто не мог.

Подготовленный к печати текст ушел, как и водится, в Главлит. Поздно вечером мне позвонила редактор, Вета Семенова, через руки которой прошла большая часть моих изданных в Латвии книг. Она сказала тревожно:

— Володя, твой роман, похоже, завис. Уже неделя — и никакого ответа. Сходи к ним сам, а? Они ведь тебя знают…

У нас все друг друга знали — в том числе и тех, кто хоть когда-то занимал какие-то посты в республике. Назавтра я пошел в Главлит. Заместитель начальника обрадованно сказал:

— Хорошо, что сам пришел. Твой роман прочитал инспектор, я тоже посмотрел; но мы, откровенно говоря, в этих делах ни черта не понимаем. Скажи честно, как коммунист коммунисту: ты там пропагандируешь идею экспорта революции?

То была пора, когда Запад обвинял нас в том, что мы экспортируем революцию во все страны; так оно, по сути, и было, другой вопрос, что оглашать этого не следовало. (Под этим предлогом, кстати, «закрыли» книгу «Час быка» И. Ефремова.)

Я, облегченно вздохнув, ответил:

— Да ничего подобного, скорее, наоборот…

На эти последние слова он, к счастью, не обратил внимания. И обрадовался:

— Если так, то завтра получите книгу — с разрешением.

Так и вышло: на следующий день верстка с разрешительным штампом оказалась в редакции, и роман пошел в печать. Вышел он стотысячным тиражом и тоже был замечен. Это был уже 1983-й год.