Кабинет-министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Верховный тайный совет был создан. В него вошли самые влиятельные люди царского двора — Меншиков, Апраксин, Головкин, Толстой, Остерман, Голицын, Карл Фридрих.

Анна хорошо знала их всех. Пётр Андреевич Толстой был первым следователем по делу царевича Алексея, это он выманил его обманом из Вены, привёз в Россию, и на Толстого же Пётр возложил руководство Тайной розыскных дел канцелярией. После смерти царевича, казалось бы, страшное учреждение должно было распасться, однако канцелярия продолжала существовать, превратившись в постоянную политического сыска организацию. Раз в неделю сам царь заслушивал доклады министров этой канцелярии — Толстого, Скорнякова-Писарева, Андрея Ивановича Ушакова и четвёртого, присоединившегося к ним позже, — генерала Ивана Ивановича Бутурлина. Почти две трети всех дел, которые производились здесь дознанием, возбуждал сам Пётр. И главным средством получения признаний была пытка, физические истязания. Смерть от пыток не была здесь делом необычным, что ещё раз показала и смерть царевича Алексея. Правда, Анне пришлось выслушать и шепотки, которые приписывали Толстому удушение царевича подушкой...

Толстой через эту канцелярию и попал в сенаторы и уже тяготился исполнением кровавых допросов. Он хотел отвести от себя сию должность. Но Пётр так и не ликвидировал Тайную канцелярию, уничтожила её только Екатерина I. Она направила графу Толстому указ от 28 мая 1726 года: «Тайная канцелярия создана была в 1718 году на время для случившихся тогда чрезвычайных розыскных дел... Подобные дела и ныне случаются, однако не так важные, а их ведает князь Ромодановский в Преображенском приказе, ему и надлежит передать все дела и приказных служителей...»

Но Анна знала и о том, что указ этот был составлен самим Толстым, уставшим от бесчеловечных дел.

Не кто иной, как Пётр Андреевич в двадцать втором году объявил Сенату волю Петра — указ о передаче наследства тому, на кого укажет государь. Благодаря именно этому указу и смогла поставить на ступеньки трона Екатерина свою ногу.

Адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин был уже старый, толстый, почти лишённый зрения и слуха человек. Он принадлежал ещё к той компании, которая окружала Петра и с которой он поддерживал приятельские отношения. Фёдору Матвеевичу не раз выговаривал Пётр, что тот в письмах использовал при обращении к царю титул: «Тебе можно знать, как писать!» И Фёдор Матвеевич, горячий сподвижник в морских делах Петра, обращался к нему со словами: «Господин бомбардир Пётр Алексеевич...» Он присутствовал при пытках царевича Алексея и одним из первых подписался под смертным приговором. И потому Апраксин поддерживал Меншикова и Толстого. Знали они: если будет править малолетний сын царевича Алексея — неминуема расправа с ними, а если Екатерина — всё сообразуется с их волей.

Но самым умным и дальновидным из всей компании был всё же Меншиков.

Анна проникла в тайные планы герцога Ижорского, светлейшего князя Меншикова. Он согнал Морица с кресла герцога Курляндии, чтобы самому завладеть этим креслом. Но зачем ему это было нужно, чего ещё не хватало этому самому богатому человеку, чья власть распространялась не только на страну, но и на саму её повелительницу?

И только тогда, когда пришло из Петербурга известие о том, что дочь светлейшего Мария помолвлена с одиннадцатилетним Петром, сыном царевича Алексея, поняла она побудительные мотивы действий Меншикова.

«Закрепиться хочет на веки вечные во власти», — решила Анна. Породнившись с царём и став регентом, Меншиков намерен был сохранить своё положение в стране. Поэтому она и сразу же определила, что теперь Меншиков станет искать союза с аристократическими фамилиями Долгоруких и Голицыных. Но не только это. В воздухе висело, чувствовалось, что помолвка не закончится лишь этим. И действительно, позаботился Меншиков о том, чтобы сама Екатерина подписала указ о завещании, в котором оставляла трон сыну царевича Алексея — Петру Алексеевичу.

Вот она, интрига, взорвавшая дружбу светлейшего со старыми товарищами и сподвижниками.

И созрел заговор против Меншикова.

Анна не знала всех подробностей, но главные пружины легко поняла, исходя из своей оценки всех действующих лиц интриги. И как хорошо, что она стояла в стороне, хотя и таила в душе злобу: предпочесть лифляндку особам царской крови — в этом видела она себе обиду.

Но она гнала эти мысли. Никогда и никому не поверяла она своих тайн — она вообще не была любительницей долгих разговоров, отличалась молчаливостью, а уж на такие темы и беседовать ей было не с кем. Даже если Эрнст намекал на её царское происхождение и права на трон, она обрывала его самым резким образом.

   — Бог даёт царства, венчает главы, — бросала она.

Но услышав о заговоре и его последствиях, она тихо и с горечью сказала:

   — Нам, русским, хлеба не надо. Мы друг друга едим и тем сыты бываем...

А случился заговор чуть ли не у постели тяжело заболевшей Екатерины I. Только двадцать шесть месяцев процарствовала она, и почти каждый день, вставая ото сна, ужасалась:

   — Опять он звал меня, тянул руки ко мне. Не даёт покоя, зовёт к себе и из могилы.

Придворные толковали так и сяк её сны, но Екатерина твёрдо уверовала, что Пётр не даст ей жизни, и, как оказалось, была права. Она заливала эту уверенность вином, пила с кем придётся и когда придётся, но радости в её душе всё равно не было. Знала: скоро, очень скоро придёт её час — не может он, даже в загробной своей жизни, обойтись без неё, как не мог обходиться всё долгое время их совместной жизни. Призывала к себе в постель всё новых и новых молодых; то Яна Сапегу, расстроив его брак с дочерью Меншикова и пожаловав ему, маленькому дворянчику, титул фельдмаршала, то совсем ещё безусого Левенвольде, то ещё кого-нибудь. И всё ждала, когда Пётр окончательно придёт за ней и уведёт за собой в запредельные дали. Не раз говорила, что ничто её уже не держит на земле, кроме одной только заботы — пристроить дочерей. Старшая, Анна, выдана, и голштинский герцог раздувался от важности, что стал таким влиятельным при русском дворе. А вот с младшей, Елизаветой, никак не удавалось. Французский король, которому осторожно, через светлейшего, предложила её в жёны дофину, только презрительно посмеялся, хотя и написал в ответ любезное письмо, что наследный принц уже обручён и у него другие виды и планы.

Пыталась и ещё найти жениха Елизавете, но всё не получались эти сватовства. И Екатерина пила и пила не в меру. И заболела тяжело, металась в горячке. Придворные с ужасом ждали её кончины. Как раз в эти дни и открыл заговор против себя Александр Данилович Меншиков. Он не стал терять времени.

В конце апреля двадцать седьмого года почувствовала императрица некоторое облегчение, и опять встал у её постели Меншиков с двумя заготовленными указами. Екатерина безвольно подписала их, даже не спросив о содержании, как подписала ещё раньше тестамент — завещание в пользу сына царевича Алексея.

А указы те Меншиков сразу направил по руслу. Одним указом предписывалось взять в Петропавловскую крепость генерал-полицмейстера Антона Девьера, а вторым создавалась следственная комиссия, в которую вошли канцлер Гаврила Иванович Головкин, князь Дмитрий Михайлович Голицын да четверо военных — тайный муж царской дочери Прасковьи, генерал-лейтенант Дмитриев-Мамонов, князь Григорий Юсупов, генерал-майор Алексей Волков и обер-комендант столицы бригадир Фаминцын.

И началось расследование преступления Антона Девьера. Он был близким родственником Меншикова — женат на его родной сестре Анне Даниловне, но князь, негласно руководивший расследованием, не посмотрел на её слёзы и просьбы. Ему важно было достать своих противников рукой императрицы...

Антона Девьера обвинили в том, что он «явился подозрителен в превеликих продерзостях, но и, кроме того, во время нашей, по воле Божией, прежестокой болезни многим грозил и напоминал с жестокостию, чтоб все его боялись», а «кто к тому делу приличится, следовать же и разыскивать и нас обо всём рапортовать обстоятельно».

Предшествовал аресту Девьера выход Меншикова от императрицы. Князь подошёл к генерал-полицмейстеру, снял с его шеи пожалованный ему орден и приказал караульному арестовать генерала.

Анна понимала, что следственная комиссия, превращённая потом в Учреждённый суд, — дело рук самого Меншикова. Он избрал в следователи и допросчики своих людей и толковал обвинения Девьеру так, как было угодно ему. А из записок своих шпионов при дворе Анна знала, как часто встречался светлейший с членами комиссии и, что показательнее всего, с Андреем Ивановичем Остерманом.

Вице-канцлер империи Остерман был ловким и видным политиком, сразу заболевал в случае какой-либо грозы, но был такой знаток придворных интриг, так умел их сочинять, что следов не оставалось, а выходило всё по его плану.