Эмиль Гилельс. За гранью мифа - Григорий Гордон

У Константина Паустовского есть слова, в которых выражено невыразимое: «Самое ужасное в смерти для тех, кто остался жить дальше, заключается в том, что они не успели сказать умершему то главное, что чувствовали и думали о нем. Любящие, как всегда, опоздали. Непонятная застенчивость сжимала им губы. И теперь он, конечно, никогда не узнает, как сильна и бескорыстна была их любовь. Может быть, она могла спасти его?»

Нежданная и страшная весть мгновенно облетела музыкальный мир. «Когда на Шопеновский конкурс 1985 года пришла скорбная весть о кончине Эмиля Гилельса, — вспоминает Галина Черны-Стефаньска, — зал встал в горестном оцепенении…»

«Октябрь 85-го года, — пишет Даниил Шафран, — Флоренция, Международный конкурс камерных ансамблей. Я был членом жюри. В перерыве между прослушиваниями ко мне подошел председатель, известный итальянский музыкант Пьетро Форулли, и что-то взволнованно начал говорить. В тексте, им сказанном, промелькнуло имя Гилельса. Я ничего не понял сразу, он это заметил. И тогда прямо, как из пистолета, он сказал всего три слова, и перевод не требовался: „Е morte Emil Gilels“. Через несколько минут председатель обратился к публике, наполнявшей зал, где проходил конкурс, и сказал, что вчера в Москве скончался великий артист Эмиль Гилельс…

Конкурс продолжался. Я сидел в абсолютно шоковом состоянии, слезы застилали мне глаза. Я ни о чем не мог думать».

Геннадий Рождественский, которому ни разу не привелось выступить с Гилельсом, опубликовал слова прощания: «Смерть Эмиля Гилельса — огромная потеря для мирового искусства. Велика наша скорбь. Утешает ее уверенность в бессмертии великого артиста».

Повсюду музыканты отдавали дань памяти Гилельса — концерты, собрания, высказывания; в Париже был образован «Клуб друзей Эмиля Гилельса».

Есть подобное общество и в США.

В дом в центре Москвы шли письма, телеграммы — слова скорби и утешения…

Вернер Раквитц, руководитель театра «Комише опер»:

Дорогая многоуважаемая госпожа Ляля Александровна Гилельс! Посыпаю Вам программу концерта, который мы посвятили памяти нашего незабвенного Эмиля Гилельса. Курт Зандерлинг и я, как Вы увидите, написали в программу слова памяти…

Через несколько дней после кончины Гилельса его большая почитательница Дениз Толковски, живущая в Антверпене, получила письмо:

17 октября 1985

Дорогая Дениз, я потрясен известием о смерти Эмиля Гилельса. Мир потерял Гения!

В жизни мне посчастливилось слушать многих великих пианистов, а со многими связывали творческие отношения, но Эмиль был для меня всегда первым среди них, номером один.

Он лучший в мире исполнитель Бетховена, Моцарта, Брамса, Шумана. Он непревзойден! И уверен — останется таковым на все времена!

К сожалению, моей мечте записать с Эмилем все концерты этих композиторов теперь не осуществиться.

Пожалуйста, передай мои искренние соболезнования Елене.

В утешение ей хочу сказать, что записи, оставленные Эмилем, будут жить вечно.

С течением времени стала наскоро набрасывать свои воспоминания Ляля Александровна; в них она, среди многого другого, как бы слагает гимн концертным залам и, особенно, их артистическим, «приютившим» Гилельса, а теперь — осиротевшим…

«Я была в артистических, в которых было слышно все, начиная от его шагов… я должна была быть рядом, перед уходом, должна была проводить его, как на ратный подвиг, как провожали жены с напутствием, не только в эпосах, но и в жизни…

…Артистические Европы и Америки, лучших залов, были далеко не лучшими, — но все они дороги памятью счастливых лет, незабвенных…

Предконцертный холод его рук, его волнение, мой страх и надежда… Далекие артистические, видевшие тепло и восторг пришедших после концерта людей, говоривших на всех языках и наречиях; артистические, затерянные в лабиринте неудобных лестниц, черных ходов или фешенебельные, укутанные звуконепроницаемостью, просторные, со всеми подробностями „ненужного сервиса“, — места пребывания счастливые и памятные. Маленькие проходные артистические американских университетов, холодные, без элементарных удобств, — где раньше не устраивались столь многолюдные концерты — откуда Гилельс выходил в огромный зал, заполненный 5–6 тысячами слушателей; восторженная публика стирала память о неуютных „артистик рум“… Или комфортабельные, с великолепным „Стейнвеем“ и душевой, хорошей живописью и портретом Королевы Юлианы, артистические „несчастливой“ Голландии: ступени огромной лестницы вынесены целиком на эстраду — обозреваемы публикой с первой до последней ступени, их много… Надо подняться после первого отделения, после второго, после бисов. Она соучастница невосполнимых утрат: каждый понес тяжесть преодоления, рассчитываясь своим сердцем.

Артистические счастливые — их больше, — откуда Гилельс выходил с пятью концертами Бетховена — солист из своей, дирижер из своей артистической, оркестранты из набитой и накуренной комнаты, только перед последними минутами выхода понимая серьезность предстоящего. С лучшими оркестрами мира, с дирижерами выдающимися, с молодыми, только что вступившими на тяжелую стезю, Гилельс составлял незабываемый ансамбль…

Моцарт. Бетховен. Брамс. Чайковский. Григ. Шуман. Шопен. Лист. Стравинский. Дебюсси. Равель. Прокофьев. Шостакович. Карнеги-холл. Нью-Йорк. Вашингтон. Монреаль. Лос-Анджелес. Мюнхен. Бостон. Филадельфия. Западный Берлин. Лондон. Рим. Гамбург. Цюрих. Базель. Флоренция. Женева…

Артистическая парижского зала Плейель… Окна выходят на территорию русской православной церкви, — вверху видна паперть, освещенная изнутри.

В этой церкви отпевали многих обездоленных, затерянных, забытых и отторгнутых, не встретивших в чужой стране, у чужой нации ни милосердия, ни сострадания; ушедшие в нищете и неукротимой тоске, снедающей душу печали по родным местам, по родному хлебу насущному, жалкие и потерянные, жившие только памятью о доме…

Низкий поклон вам, разделившие предконцертное волнение наше, артистические мира… маленький закуток Театра на Елисейских полях, — трудно себе представить, что здесь можно сосредоточиться… Отсюда Гилельс вышел, чтобы буквально потрясти избалованных французов Шуманом и „Хаммерклавиром“ Бетховена, — зал стоял, крича Браво-о-о! Так умеют кричать только французы, это их слово… Грохот аплодисментов. Полиция по просьбе менеджера не впустила огромную восторженную толпу к Гилельсу, который не в силах был заняться автографами и разговорами; после такого концерта трудно говорить, общаться. За дверью было слышно препирательство с полицейскими. Французы умеют настоять на своем, но здесь они были бессильны.

Артистические Японии, где все предусмотрено, телефицировано, если можно так выразиться, но, к счастью, осталась средневековая традиция чаепития, чая тончайших нюансов, зеленого и разнообразного, придававшего силы…»

Поколения людей привыкли, что Гилельс есть: 30-е годы, война и послевоенное время, десятилетия почти до окончания XX столетия, — какие события, как менялся мир! — а Гилельс всегда был. И это — один человек?!

Но всему назначен предел. Однако его искусство, благодаря записям, навсегда «вмонтировано» в «музыкальную картину» мира.

Время летит стремительно, и трудно отделаться от ощущения, что оно ускоряет свой полет: успел смениться век, и миновала уже двадцатая годовщина со дня гилельсовского ухода. По его следам пройдут другие: преемственность в искусстве не прерывается. Но в искусстве уже не будет его самого.

Глядя на хронограф концертных выступлений

Оставленное Гилельсом звучащее наследие — громадно. В значительной своей части гилельсовская дискография дана в книге Баренбойма, так же как и хронограф концертных выступлений. Основной репертуар пианиста содержится на страницах книги Хентовой. Об этом уже говорилось.

Между тем, все эти «летописи» не полны — на то есть свои причины. Так, составители хронографа проделали трудоемкую, я бы сказал, изматывающую, работу, но их возможности ограничены — афиши, программки нередко утеряны. Отсюда неизбежные пробелы. Поражающий воображение перечень гилельсовских концертных выступлений содержит, думаю, приблизительно половину реального их количества. Об этом говорят факты.

Сейчас многие мировые фирмы выпускают компакт-диски с гилельсовскими записями, сделанными непосредственно в концертных залах. Так вот, напрасно вы будете искать их в хронографе книги Баренбойма — их нет.

К примеру. Выступление Гилельса на фестивале в Хельсинки 24 августа 1975 года. В первом отделении — Сонаты № 16 и № 12 Бетховена; второе отделение — Шопен.