История и память - Жак Ле Гофф

пишет великий биолог, лауреат Нобелевской премии Франсуа Жакоб: «У биолога есть два способа изучать историю своей науки. Прежде всего, можно рассматривать ее как определенную последовательность идей и их генеалогию. В этом случае ищут ту нить, которая привела бы мысль к теориям, ставшим актуальными сегодня. Такая история создается, так сказать, в обратном направлении, путем экстраполяции настоящего на прошлое. Постепенно выбирают гипотезу, предшествующую ныне используемой, а затем - предшествующую уже той гипотезе и т. д. Благодаря такому способу действия идеи приобретают некую независимость... И тогда мы получаем эволюцию идей, подчиняющуюся либо естественному отбору, который опирается на некий критерий теоретической интерпретации, а следовательно - повторного применения их на практике, либо на единственно возможную рассудочную телеологию...

Существует и иной подход к рассмотрению истории биологии. Он заключается в поиске того, как конкретные объекты стали доступными для анализа, создавая, таким образом, условия для создания новых областей в сфере науки. Тогда речь идет об уточнении природы этих объектов, позиции тех, кто их изучают, используемого ими способа наблюдения, тех препятствий, которые возводит перед ними их же культура... В этом случае уже не существует более или менее последовательной филиации идей, когда одна из них порождает другую. Имеется некая область, которую стремится исследовать мысль, в ее границах она пытается навести порядок и создать некий мир абстрактных связей, согласующийся не только с наблюдениями и применяемыми в ходе них техническими приемами, но и практиками, ценностями и принятыми интерпретациями...» 415

Итак, совершенно ясно, о чем идет речь: об отказе от идеалистической истории, в рамках которой идеи порождаются посредством некоей разновидности партеногенеза, истории, основанной на концепции линейного прогресса и интерпретирующей прошлое при помощи ценностей настоящего. Франсуа Жакоб, напротив, предлагает такую модель истории науки, в которой учитывались бы условия (материальные, социальные и ментальные) порождения ею соответствующей продукции и которая фиксировала бы во всей их сложности конкретные этапы развития знания. Однако нужно идти еще дальше. Руджеро Романо, опираясь на образцовые труды Ж. Рюффие416, в которых предлагаются не вызывающие никаких возражений основания, или на спорные работы Э. О. Уилсона417, утверждает: «Там, где история стремилась к вторжению в биологию, используя тем самым (подло и плохо) последнюю в интересах демографической истории, сегодня уже биология хочет и может кое-чему поучить историю».

А. Ничке привлек наше внимание к интересу, который могло бы представлять сотрудничество историков и специалистов по этологии: «Многочисленные побуждения к ведению исторического исследования проистекают из противостояния биологов этологии. Будем надеяться, что встреча этих двух дисциплин в свете существующей перспективы создания исторической этологии станет плодотворной для обоих ее участников»418.

Всякое глубокое изменение исторической методологии сопровождается существенными преобразованиями в области документирования. В наше время происходит настоящая документальная революция: имеется в виду вторжение количественных методов и использование информатики. Таким образом, компьютер, который нашел применение благодаря наличию интереса со стороны сторонников концепции новой истории к очень большим величинам, обусловил это обстоятельство использованием документов, позволяющих охватить массу документов - таких как книги записей церковных приход во Франции, - составляющих основание новой демографии419, и стал необходимым благодаря развитию так называемой серийной истории был включен в состав инструментария историка. Количественный фактор возник в истории вместе с экономической историей, в частности историей цен (одним из выдающихся пионеров в плане введения этого новшества - под влиянием Франсуа Симиана - стал Эрнест Лабрусс420) и проник также в демографическую историю и культурную историю. После некоего периода наивного увлечения были установлены мера необходимости тех услуг, которые в некоторых видах исторического исследования способен предоставить компьютер, а также их пределы (см.: Furet, Shorter). Даже в связи с экономической историей один из главных сторонников количественной истории Ж. Марчевский писал: «Количественная история - это всего лишь один из методов исследования в области экономической истории. Последняя ни в коей мере не исключает обращения к качественной истории, поскольку та обеспечивает ей необходимую полноту» (Marczewski. Р. 48). Моделью новаторского исторического исследования, основанного на разумном использовании компьютера, является работа Д. Херлихи и Ч. Клапиша «Тосканцы и их семьи. Исследование флорентийского Кадастра 1427 г.» (см.: Herlihy D., Klapisch Ch. «Les Toscans et leurs familles. Une étude du Catasto florentin de 1427». Paris, 1978).

Изучение историком истории собственной дисциплины способствовало недавнему развитию нового, исключительно богатого раздела историографии - истории истории.

Особенно острый взгляд на историю отличает польского философа и историка Кшиштофа Помяна. Он отметил, в каких исторических условиях в конце XIX в. родилась эта история, ставшая ответом на критику царства Истории: «Философы, социологи и даже историки принялись доказывать, что объективность, факты, данные раз и навсегда, законы развития, прогресс - все понятия, которые до сих пор считались очевидными и на которые опиралась история в своих претензиях на научность, оказались не более чем обманом... В лучшем случае историки... предстали людьми наивными, ослепленными иллюзиями, которые они сами же и породили, а в худшем - шарлатанами» (Pomian. Р. 36). История историографии взяла своим девизом афоризм Кроче: любая история есть история современности, а историк - ученый, которым он себя считает, становится творцом мифов, бессознательным политиком. Однако, добавляет Помян, возникающие сомнения затрагивают не только историю, но и «любую науку, и в особенности ее ядро - физику». История наук развивалась в том же критическом духе, что и история историографии. Согласно Помяну этот тип истории сегодня преодолен, поскольку в нем не учитывается когнитивный аспект истории и науки в частности, а история должна была бы стать наукой о совокупности практик, применяемых историком, и в еще большей степени - историей познания: «Время истории историографии прошло. То, в чем мы нуждаемся сегодня, так это в истории истории, в центре которой находились бы исследования взаимодействий познания, идеологий, требований, выдвигаемых письмом, короче, различных, а порой и просто несогласуемых друг с другом аспектов работы историка, и которая, при условии осуществления всего сказанного, могла бы перекинуть мост между историей наук и историей философии, литературы, а возможно, и искусства. Или, лучше сказать, между историей познания и историей различных способов, с помощью которых оно достигается» (Ibid. Р. 952). О расширении границ истории свидетельствует и учреждение новых журналов, созданных в рамках определенной тематики, тогда как мощное движение, породившее исторические журналы в XIX в., было прежде всего ограничено национальными рамками.

Среди новых журналов я выделяю 1) те, которые занимаются количественной историей, например «Computers and the Humanities», который с 1966 г. издает Queens