Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник) - Илиодор

В комнате было почти темно, из столовой под дверь пробивалась узенькая полоса света. Р. тяжело дышал около меня. А мне казалось, что там в углу я вижу маленького полковника в малин<ов>ой рубашке, плачущего перед образами, а около него пестрые кисти пояса и развевающаяся борода Р. Над ними стонет тысячелетняя боль России, нищей, голодной и холодной, далекой от камней столицы, от царского трона, от залитых золотом мундиров, от всего этого чуждого и не нужного ей кошмара жизни, одиноко идущей путем страдания по пыльным дорогам серых бедных деревень…

«Ближний круг»

Палящее дыхание Р. все ближе наклонялось ко мне, и он шептал в каком-то забытьи: «Знашь, где правда та? в мужике она, он только и крепок, а все остальное на липочке. Убить вот меня ищут враги, а подпорочка-то ведь я, высунут, и все покатится, и сами со мной укатятся. Так и знай…» Вдруг резко блеснул свет и на столе зажглась лампа. От неожиданности я вздрогнула, а Р. прищурился. И сразу стало светло, понятно и обычно. Р. усмехнулся и заговорил своим быстрым говорком: «Ну што же теперь делать, отложить пришлось думу-то. А Горемыкину не усидеть теперя, мы его сместить думам. Нашли тута немца одного, то ись у него только прозвание немецко Штюмир[42], так что, думам, приживется. А Родзянке царь хорошо рискрип написал. Пущай лопат, сукин сын, будет ему крест. Я на него зла не держу. Ну идем, попьем чайку».

Дня четыре спустя, я опять пришла в сумерки на Гороховую. В квартире было почти темно и тихо, и казалось, что дом пустой и обитатели выехали. На стуле в передней сидела скорчившись какая-то женская фигура. «Где Григ. Еф.?» – спросила я, входя вслед за Дуней в пустую столовую. «В спальну идите», – отозвалась она сердито и ушла. В спальной, освещенной лампадкой, я увидала лежавшего на кровати Р., около него сидела Муня, а еще одна молоденькая, очень хорошенькая барышня, незнакомая мне, стояла наклонившись над изголовьем, и Р. гладил ее по груди, поскрипывая зубами. Увидав меня, он сказал весело: «Вот и пчелка пришла – пусти ее поближе, Мунька!» Муня встала с постели и пересела на стул, а я села на ее место. «Неугомонная она, – сказал Р., обращаясь к обеим барышням, – все меня мучит, то раскалит всего и уйдет, а то допытываться начнет, почему я для Рассей не делаю ничего, а что сделашь, коли враги ищут».

Вошла Дуняша и сказала, что приехал Бадмаев. Это знаменитый восточный врач, лечит он тибетской медициной, а больше заклинаниями, его слава очень отзывается славой шарлатана, но т<ем> не менее он принят всюду и, говорят, его часто приглашают во дворец останавливать кровотечения у наследника. «Больно вставать неохота», – лениво потянулся Р. Потом быстро поднялся, сел, встряхнулся и, зевая, промычал: «А ну-ка, где мои туфли?» Обе барышни кинулись под кровать доставать клетчатые туфли Р. и, стоя на коленях, обули их ему, одна правую, другая левую ногу. «Ты меня здесь подожди, – сказал мне Р. – Я его, кота, скоро отправлю, побеседум тогда», – и он убежал. «Пойдемте в столовую, – предложила Муня. – Там мама. Как хорошо, что вы зашли: я завтра тоже еду с Акулиной Никит. в Верхотурье к Ольге Влад.».

В столовой кипел весело самовар и за обильно заставленным столом сидела Акул. Ник. и Люб. Вал. Мы сели, и Люб. Вал. стала мне рассказывать про Верх<отурье> и старца Макария, у которого живет Ольг. Влад. и который наставлял самого Гр. Еф. «Вообразите, живет в каком-то чулане и спит на дровах…» Вбежал Р., и началась обычная суета: его вызывали, кто-то приходил, уходил, беспрерывно звонил телефон. Муня была, видимо, чем-то взволнована, и ее светлые глаза мигали больше обыкновенного, а на нежном лице выступали красные пятна. «Вы завтра едете?» – спросила я. «Да, завтра вечером, но сейчас заедет в автомобиле Штюрмер, они едут в Царское с Гр. Еф., а мне необходимо надо, чтобы он пошел со мною купить для Ольг. Влад. ножницы». – «Зачем ножницы?» – спросила я удивленно. Муня вся вспыхнула: «Ну она так верит, она не берет в руки ни одной вещи, не освященной Гр. Еф., и вот надо, чтобы он сам купил ножницы, а он так занят!» Она тревожно оглядывалась на дверь в переднюю, куда вышел Р. Акул. Ник. встала и, бережно неся свое полное тело, подошла к стулу Р. и стала пить из оставленного им стакана чай с нарезанным яблоком. «Муня, – окликнула она. – А я чай отца допиваю!» Муня быстро повернулась, и мгновенная зависть мелькнула в ее глазах; но сейчас же она радостно улыбнулась и, схватив накусанное, но не доеденное Р. яблоко, спрятала его за кофточку. «Это она для Ольг. Влад.», – снисходительно заметила Люб. Вал. В столовую быстро вбежал Р.: «Эх время-то больно тесно. – забормотал Р., – Татищев там приехал, вместе к Штюрим поедем, а оттуда в Царско. Надо поболе набрать друзей, штоб от врагов блюли, цари больно шуму боятся, а от друзей спокой. Ты, пчелка, приходи вечером завтра, дома буду, придешь?» – он на ходу поцеловал меня и пошел было в спальню. «Гр. Еф., – умоляюще протянула Муня. – А как же купить для Ольг. Влад., ведь вы обещали пойти вместе с Муней, это здесь же на Гороховой, всего несколько шагов пройти». – «Ну знаю, ну что пристала. Ну сделам, – нетерпеливо отозвался Р., – куплю твоей бешеной, куплю», – и шмыгнул в спальню одеваться: шуба у него по-прежнему висит всегда в спальной и боты стоят там же рядом с палкой, почти у самой постели. Муня подошла к матери: «Мама, ты мне можешь дать денег, пожалуйста!» Люб. Вал. вздохнула: «А сколько?» – «Рубля полтора, не больше», – извиняясь, сказала Муня. Открыв свой бархатный мешочек, Люб. Вал. вынула требуемые деньги. «Ах, эти марки, – вздохнула она, обращаясь ко мне, – давно ли я взяла их на 15 р. и вот уже ничего нет: теряются они невозможно, просто несчастие!»

Факсимиле письма Распутина доктору тибетской медицины Бадмаеву

Из спальной выскочил Р.: «Ну скорее, скорее», – заторопил он, пробегая в переднюю. Здесь Муня сняла с вешалки розовый атласный стеганный на вате шугай[43]. Мне стало невольно как-то страшно за Муню: не с такой же ли одежды начинала Ольг. Влад. свое намерение изобразить собою пасхальную радость? И, желая скрыть произведенное на меня неприятное впечатление этой непонятной одеждой, я похвалила шугай. Муня радостно вспыхнула: «Как я рада, что Вам нравится, я нарочно везу его показать Ольг<е> Влад. А сверху вот», – она надела поверх шугая синее осеннее пальто. «Странная одежда для зимнего путешествия», – подумала я. Р. увлек меня на лестницу, не ожидая, пока остальные кончат одеваться, и шептал на ухо: «Хошь приходи седни ночевать, я к одиннадцати вернусь?» – «Нет, не приду», – сказала я, сбегая вниз. Нас догоняли Муня и Люб. Вал. «Вот возьми ее, – сердито говорил Р., – раскалит и уйдет и ни… не даст. Што я тебе подкова железна што ли, што ты меня калишь?» Я посмотрела вбок на Муню и Люб. Вал., но их лица не выражали ничего, кроме волнения о том, пойдет или не пойдет с ними Р. для покупки ножниц. А объяснение Р. о том, чего он от меня хочет, были более чем ясны. Почему же это считается здесь на Гороховой в порядке вещей и не смущает никого?