Салтыков. Семи царей слуга - Сергей Мосияш

— Сто тысяч.

— Да, интересная арифметика, — крутил головой в восхищении Салтыков. — Нет, не случайно Александр Иванович сына Петром назвал, говорил, в честь Петра Великого. Не зря. Оправдывает его Петя сие славное имя. Вот поди, угадай. В молодости его сколь слез родители хлебнули — пьяница, бузотер, драчун. Александр Иванович хотел даже отречься от сына. А он, глядит-ко, взлетел, взорлил.

— Во время сражения янычары, обойдя с тыла, смяли каре Племянникова, и солдаты было побежали. Румянцев подскакал, закричал: «Стой, ребята!» Остановил бегущих, послал кого-то к артиллеристам, чтоб поддержали огнем, и, выхватив шпагу, сам повел солдат в атаку. И здесь все янычары, налетевшие на Племянникова, были уничтожены. Как оказалось, это был лучший отряд у визиря. И пожалуй, уничтожение его и стало переломным моментом в сражении. Турки побежали.

— Тебя здесь ранило?

— Нет. Когда турки покатились от Вулканешт к Дунаю, Румянцев велел мне и Долгорукову преследовать их, так и сказал: «До самого Дуная не давайте передышки. Проводите гостей достойно». Мы с Долгоруким и гнали их. А когда вышли к Дунаю, они побросали и пушки. Ну, мы тут же повернули их на «гостей» и устроили им такой прощальный салют, что многие нашли смерть в дунайских волнах. Вот тут как раз меня и задела шальная пуля. Обидно. Под Ларгой, под Кабулом такое пекло было, и ничего. А тут уж, кажись, все кончилось, и на тебе. Измаил, Килию, Браилов уже без меня брали. А Румянцев, когда узнал, что меня ранили, дал мне отпуск: «Езжай, говорит, домой, подлечись, передохни. Кланяйся от меня Петру Семеновичу, моему, говорит, первому командиру и наставнику».

— Спасибо, сынок, — растрогался фельдмаршал от такого приветствия. — Спасибо за поклон от героя. Ты не представляешь, как я счастлив, что из моего офицера вышел такой прекрасный полководец. И это еще при моей жизни.

— Ему за Кагульскую битву было присвоено звание генерал-фельдмаршала, а также прислан орден Святого Георгия первой степени.

— Это новый орден, только что введенный императрицей. И он стал, в сущности, первым кавалером его по праву, вполне по праву. Победить врага, в пять раз превышающего тебя в силе, это надо уметь. Не осрамил имя Петра Великого, не осрамил. А ты говоришь: удача. Нет, сынок, это талант.

Старый фельдмаршал был растроган. И в бане, куда они вскоре отправились с сыном, нет-нет да вспоминал: «Ай молодец, Петр Александрович, вот порадовал старика-то!»

— Ну а как у тебя, батюшка? — спросил Иван, когда, напарившись, они сидели в предбаннике, отдыхая.

— Эх, сынок, ныне у меня команды всего-то Великолукский полк остался, — молвил с горечью Салтыков. — Да и в том едва триста человек набирается. Разве ж это полк? Одно название. Всех утянули туда, на турка. Сначала один полк увели, потом другой. А после и от Великолукского рожки да ножки оставили. А Москва-то не маленькая, целое, считай, государство, одних дворов без малого тринадцать тысяч. Мой бедный обер-полицмейстер с ног сбивается, то там разбой, то там убийство, то пожар, то потасовка.

— Не хотел я тебя огорчать, батюшка, но подумал, надо все ж предупредить, — вздохнул Иван.

— Ну говори, сынок, — усмехнулся с горечью старик. — Какое там еще огорчение, а то у меня их мало набирается?

— В Молдавии у нас враг объявился, пожалуй, пострашнее турка.

— Какой?

— Чума, батюшка, чума. Она и армию зацепила. Генерала Штофельна помнишь?

— А как же? Храбрый командир, находчивый.

— Чума его сразила.

— Царствие ему небесное, — перекрестился фельдмаршал. — Хороший был, боевой товарищ. Пуля не взяла, а вот…

— Худо то, что она и в Россию уже припожаловала, отец. Да, да. Уже до Брянска добралась.

— До Брянска, говоришь?

— Да. А тут ведь до Москвы-то рукой подать.

Новость действительно была огорчительной для генерал-губернатора. Он сразу как-то сник, нахмурился, ушел в себя.

Когда в столовой они сели за стол, Прохор наполнил наливкой рюмки и сказал:

— Вот теперь другое дело, можно и выпить после пару-те. Как говорится, после баньки и нищий пьет.

Фельдмаршал отрицательно покачал головой и даже отодвинул рюмку: не буду, мол.

Иван Петрович догадался — отчего, молвил виновато:

— Прости, отец. Кабы я знал, я б смолчал.

— Нет, Ваня, ты верно сделал, что сообщил. Верно. Спасибо. Я должен знать об этом. Ешь, пей. Не гляди на меня, сынок.

5. Моровое поветрие

Как ни ждал Салтыков появления незваной гостьи в Москве, она явилась неожиданно. Еще накануне генерал-майор Фаминицын, начальствующий над госпиталями, подал генерал-губернатору рапорт, что в его ведомстве все спокойно.

Давно уж крепко лежал снег, приближался зимний Никола, и фельдмаршал нет-нет да подумывал: «Пронесло. В мороз, чай, не сунется».

Однако 22 декабря утром у Салтыкова появился встревоженный обер-полицмейстер Бахметев.

— Беда, ваше сиятельство, в Лефортове на Введенских горах в госпитале явилась заразительная болезнь. Уже умерло четырнадцать человек.

— Кто вам сказал?

— Главный доктор госпиталя Шафонский.

— Что за чертовщина! Вечером Фаминицын прислал рапорт, что у него все в порядке. Может, это не она, может, это какая другая болезнь?

— Шафонский сказал, похоже, моровое поветрие. Уж очень скоро помирают.

— Надо созвать консилиум медиков, пусть определятся, что это за болезнь.

— Туда, на Введенские горы?

— Боже сохрани. Сами лекари растащат ее по Москве. Пусть соберутся в Сенате. Если Шафонский откажется, не настаивайте, ему лучше знать, как не потащить заразу в город.

Совет из лучших московских медиков собрался к вечеру — Мертенс, Эразмус, Шкиадан, Кульман, Венеаминов, Забелин, Ягельский.

Шафонский не появился, прислав сказать, что не может оставить больных, но кратко описал в записке признаки и течение болезни. Обсудив их, медики единогласно постановили: это моровое поветрие. Поручили Мертенсу идти на доклад к генерал-губернатору. Выслушав Мертенса, Салтыков спросил:

— А что за признаки сей болезни?

— Это гнилая горячка, ваше сиятельство. Начинается с жара, бреда, с черными болячками в паху. Болезнь весьма скоротечна, в два дни управляется с человеком. И все вещи больного, одежда, обувь, с чем он соприкасался, заразительны. И лучше сжигать их.

— Как пресечь распространение ее?

— Я бы советовал наперво оцепить госпиталь солдатами. И никого ни туда, ни оттуда не пропускать. И усилить проверку на заставах, не давать въезжать в Москву.

— Это почти невозможно, доктор.

— Почему?

— Москва питается только привозным мясом, рыбой, хлебом. Начнется голод, что вы? Это ж бунт.

— Тогда надо установить карантины. А продукты подвозить и оставлять где-то за околицей в Москве, в определенном месте и оттуда уж москвичам забирать их. А Тверскую заставу вообще перекрыть наглухо, потому как через нее могут вывезти болезнь в Петербург.

— Что ты? Что ты? Бог с тобой, братец.

Поблагодарив Мертенса, Салтыков уже на следующий день приказал оцепить главный госпиталь. И запретил помывку в общественных банях. О появлении чумы и принятых мерах отправил донесение императрице.

Екатерина Алексеевна немедленно велела собрать Совет в комнате Зимнего дворца, отведенной для заседаний.

— Господа, из Москвы от графа Салтыкова пришло пренеприятное сообщение, в Первопрестольной появилась чума. Мы должны с вами выработать меры по пресечению распространения болезни. Салтыков просит разрешения вывезти больных в окрестные монастыри. Мол, это защитит москвичей от заразы.

— Ни в коем случае этого делать нельзя, — сказал Чернышев.

— Я тоже так ему отписала, что этого делать нельзя, поскольку сие послужит распространению болезни в округе.

— Сейчас январь, — заговорил Панин, — начинаются морозы. Насколько я знаю, чума их боится. Может, зима и победит ее.

— А може, в Москве и не чума вовсе, она ведь действительно летом вспыхивает, — высказал сомнение Голицын. — Вон в Молдавии в самую жару явилась.

— Нет, Александр Михайлович, Салтыков пишет, что велел доктору Ореусу и штаб-лекарю Граве обследовать больных. И те доложили, что это чума, точно такие признаки они видели на больных под Хотином в вашей армии.

— Значит, докатилась-таки она до Москвы.

— Я бы точнее сказала, князь, довезли ее. Поэтому надо принять все меры, пресечь ей дорогу, особенно к нам в столицу. Только ее нам тут не хватало.

— Надо верстах в ста от столицы установить карантины на Тихвинской, Старорусской, Новгородской и Смоленской дорогах, — посоветовал князь Вяземский. — Чума, ведь она скоро проявляется на заразившемся.

— Ну и сколько дней назначим сидеть в карантине? — спросила императрица. — Александр Михайлович, вы ее видели в Молдавии, как присоветуете?