Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

Старый уилкинсоновский дом над оврагом, его широкие газоны, могучие вязы, его сад и плавательный бассейн были окружены высокой кирпичной стеной с чугунными воротами, от которых к подъезду вела широкая аллея, и с боковой, тоже чугунной, калиткой. Там Хорлер, совмещая обязанности домашней прислуги, шофера и личного камердинера, всегда был под рукой, когда это требовалось. Чем бы Хорлер ни занимался в доме, он всегда сохранял неизменно почтительный вид. Разговаривая с самим Айрой Гроумом или упоминая о нем в разговоре с соседями, он называл его только «коммандер». Однако теперь, впервые за долгие годы, Хорлер не был уверен, что коммандер собирается делать дальше. У него возникло ощущение, что прочно они тут не обоснуются. Очаровательный старинный дом с великолепной лестницей восемнадцатого века казался временным жильем. И коммандер плохо спал по ночам. Хорлер, проснувшись чуть ли не под утро, слышал, как он расхаживает по комнате внизу так неторопливо и размеренно, что, конечно же, тщательно обдумывает какой-то план. Скоро ему будет сказано, что они переезжают куда-то еще. И возможно, коммандер уже знает, куда. Хорлер не мог этого понять. Зачем коммандер скрывает от него свои планы? Он ведь как-то сказал, смущенно и просто: «А знаете, коммандер, у меня такое предчувствие, что, когда настанет ваше время, и я тут же умру следом за вами».

Поздно вечером, когда коммандер не мог уснуть, он звал Хорлера, и они устраивались в библиотеке, выпивали рюмку-другую, играли в криббедж, в безик или в шахматы. Играть в шахматы Хорлера научил коммандер. Когда у Хорлера умерла жена, он тосковал, но недолго: теперь он смог делать для коммандера многое из того, что прежде делала она, и это послужило ему утешением.

В доме Хорлер носил белую куртку. За руль он садился в голубой фуражке и голубой охотничьей куртке. Машина, тщательно ухоженный десятилетний «роллс-ройс фантом», была доставлена из Сан-Паулу. Когда Айра Гроум выходил из парадной двери, он выглядел очень элегантно и внушительно, особенно если его беспокоила старая рана в ноге и он опирался на трость, пока Хорлер распахивал дверцу. Церемонно поклонившись, Хорлер садился за руль, они описывали дугу перед домом, выплывали из чугунных ворот и отправлялись в длинную поездку по городу. Хорлер считал, что коммандер изучает свои новые владения. К концу первой недели в дом была приглашена мисс Медоуз. Она уже поговорила с Хорлером, и он все устроил. Она приехала под вечер, оставалась около часа, а потом неторопливо прошла по аллее к воротам, где ее ждало вызванное такси. Эта полногрудая женщина, лениво ступающая в сиянии еще теплых лучей заходящего осеннего солнца, своей миловидной зрелостью, медным отливом золотистых волос удивительно гармонировала с золотыми бликами на опадающих бурых и красных листьях, со струйками дыма, завивающимися из соседнего сада, где эти листья тлели, сметенные в кучи.

Она приехала еще раз, и еще, а потом Хорлер, сам большой любитель посплетничать, доложил, что соседи поговаривают насчет мисс Медоуз. И некоторое время после этого она выходила через боковую калитку. Теперь верхушка корпорации уже дала понять влиятельным бизнесменам с видным положением в обществе, что за Айрой Гроумом следует поухаживать. Ему принялись предлагать места в ложе на ипподроме и в театре. Коммерсанты и их супруги присылали ему приглашения на званые обеды. Члены Охотничьего клуба приняли его в свой замкнутый круг и начали бывать у него дома.

Теперь по вечерам, пользуясь теплой не по сезону погодой, они располагались вокруг плавательного бассейна, совсем зеленого в свете прожекторов, а за могучими вязами сияла луна, и Хорлер был под рукой со своим передвижным баром. В комнате, выходившей на террасу, длинный стол был уставлен холодными закусками и пирожными. Молодежи среди гостей не было, но затем вместе с другими членами Охотничьего клуба в доме появилась миссис Оскар Финли. Не то чтобы она была так уж молода, но в тридцать девять лет ей с ее фигурой, черными волосами и синими глазами никто не дал бы больше двадцати пяти. Она была урожденная Портер. Портеры, торговцы кожей, владельцы Портеровской фермы, из поколения в поколение были любителями охоты и верховой езды. В конюшне Кэрол Финли стояло тридцать ее лошадей — верховых и упряжных, и она была одинаково непринужденной и с мальчишками-посыльными, и с президентами корпораций. Айра Гроум, как всегда, великолепно, безлично, почти механически вежливый, был с ней абсолютно непринужденным. Как-то вечером он сидел за столиком у бассейна с Энгусом Макмертри, президентом банка, и Томом Метьюзом из местного отделения Бразильской энергетической компании. Одной рукой он опирался на стул Макмертри, другой на стул Метьюза, и одет был в двубортный белый пиджак спортивного покроя. Метьюз сказал Макмертри:

— Мне будет очень не хватать Айры. Когда он сидит рядом на заседании правления, чувствуешь себя неуязвимым! — И он поглядел на Айру и улыбнулся ему.

— Ну, во всяком случае, вы здесь с нами, коммандер, — сказал Макмертри, — и я чувствую себя много лучше.

Макмертри, угрюмый шестидесятилетний человек с рубленым лицом, язвой желудка и вечно встревоженной женой, ссорился со своим правлением. Вся его жизнь была отдана банковскому делу. Он не получил образования, не умел вести беседу на общие темы и завидовал непринужденности и благообразию Тома Метьюза, и тому, что собственное состояние Метьюза было больше, чем у него, и тому, что Метьюз может приглашать на обед таких деятелей культуры, как доктор Мортон Хайленд. За последние полгода все эти мелочи начали порождать у Макмертри ощущение неуверенности. Когда Том Метьюз заговорил о необходимости расследовать постоянные злоупотребления полиции, Макмертри не переставал поглядывать на Айру Гроума. Вот он сидит, в белом пиджаке. В его присутствии ощущаешь себя под какой-то защитой.

— Прошу извинить меня, — внезапно сказал Айра Гроум. Он увидел, что миссис Финли в полном одиночестве стоит у дальнего конца бассейна и смотрит на верхушку дерева.

— Что там такое? — спросил он, подходя к ней. — Кошка?

— Нет. Меня вдруг осенило, коммандер.

— Да?..

— Что бы вы сказали, если бы сюда вдруг опустились тысячи разноцветных воздушных шариков, а мы все вскочили бы и начали отплясывать вокруг бассейна танец змеи?

— Я бы удивился, — сказал он и, помолчав, добавил сдержанно: — Если все мы такие чинные, скучные и тяжелые на подъем люди, зачем вы бываете здесь, миссис Финли?

— А лошади? — сказала она.

— Но у меня нет лошадей.

— Ну, так петунии.

— Петунии?

— Да. Я осматривала ваш сад. В нем нет петуний. И в моем саду их нет. Я не выношу людей, которым нравятся петунии, так что у нас с вами, как видите, есть кое-что общее. Кстати, почему Энгус Макмертри все время на вас поглядывает?

— Когда?

— Я явно выдаю мои… ну…

— Хм, — сказал он. — Не позволяйте мне вас провоцировать.

— А почему?

— Действительно, почему? Да, почему бы вам не задержаться, когда они уйдут?

И она задержалась. Он повел ее наверх в спальню. Они не обменялись ни единым словом. Он взял ее с добродушным и деловитым отсутствием всякой сентиментальной ерунды.

— Вы были очень хороши, дорогая моя, — сказал он, а она, передразнивая его чопорность, ответила тоном ворчливого ветерана:

— Что же, сэр, вы-то, как посмотрю, тоже не промах.

Когда они налили себе выпить на сон грядущий, она, пытаясь стать ему ближе, начала говорить о себе. Сперва она растерялась от того, что он продолжает называть ее «дорогая моя», но потом эта чопорная вежливость заинтриговала ее и даже тронула. Она была прямым и откровенным человеком и рассказала ему все о своей семье и своей замужней жизни. То, чего она не знает о нем, сказала она ему, гораздо интереснее всего, что она знает о своем муже.

Она вышла за Оскара Финли, молодого конника, участвовавшего в Олимпийских играх. Все ее друзья восхищались тем, как Оскар ездил верхом, и его мальчишеским задором, сказала она. Это ведь он не мог все время оставаться на лошади, и она тоже. Она была чемпионом своего клуба по выездке и ожидала от лошади послушания и кротости — от лошади, но не от мужа. Вскоре стало ясно, что с ее лошадьми он чувствует себя гораздо легче, чем с ней. Год назад, стараясь спасти их брак, она повезла Оскара в Африку на дорогостоящее сафари. Но даже по ночам в саванне, слушая рыканье льва или лай шакала, они не могли уютно и молча прижаться друг к другу. Они чувствовали себя еще более чужими и одинокими, чем дома.

— В саванне. Стараясь стать ближе… Хмм! Интересно, — сказал он. — Хмм.

Эта история с саванной пробудила в нем любопытство к ее странным глазам. Глаза у нее были синие, и они никогда не вспыхивали — во всяком случае, мгновенно, — но всегда сияли. Однако сияние это было туманным и придавало им неподвижное мечтательное выражение, словно она нанюхалась кокаина, хотя он был твердо уверен, что она вообще не употребляет наркотиков.