Шпион, или Повесть о нейтральной территории - Джеймс Купер

— Ну нет, дорогой капитан, вам никак нельзя расставаться с вашим конем, — вмешалась Бетти. — Это не какая-нибудь клячонка, ведь такого рысака ни за какие деньги не достанешь! Его ничем не собьешь с ног, а скачет — что твоя белка!

— Глупая женщина, пятьдесят лучших коней, вскормленных на берегах Потомака 43, были бы ничтожной платой за возможность снести голову такому негодяю.

— Послушайте, — вмешался тут доктор, — ночная сырость отнюдь не полезна Джорджу, да и нашим дамам тоже; их следует отвести в такое место, где они могли бы воспользоваться заботами врача и подкрепиться. Здесь же ничего не осталось, кроме дымящихся развалин да вредных испарений с болота.

На это благоразумное замечание нечего было возразить, и Лоутон отдал необходимые распоряжения, чтобы перевезти все общество в Четыре Угла.

В эпоху, о которой идет речь, в Америке было еще мало каретных мастеров, к тому же они были весьма неискусны, и все сколько-нибудь сносные кареты изготовлялись в Лондоне. Когда мистер Уортон покинул Нью-Йорк, он был одним из очень немногих владельцев экипажей и упряжных лошадей; а когда сей джентльмен удалился в свой загородный дом, мисс Пейтон и его дочери последовали за ним в той самой тяжелой карете, которая прежде торжественно громыхала по извилистой Куин-стрит или же величественно катилась по широкому Бродвею. Сейчас эта колымага преспокойно стояла на том самом месте, где ее поставили по приезде, а что касается лошадей, то лишь почтенный возраст спас этих любимцев Цезаря от конфискации ближними неприятельскими частями. С тяжелым сердцем черный слуга помогал драгунам закладывать карету. Этому громоздкому экипажу с выцветшей обивкой, обтрепавшимися сиденьями и облупившимся кузовом явно следовало бы снова попасть в руки умелому мастеру, который когда-то придал ему блеск и изящество. Из-под герба Уортонов, на котором был изображен лежащий лев, проступал пышный герб прежнего владельца — геральдическая митра, говорившая о его высоком духовном сане. Кабриолет, в котором приехала мисс Синглтон, тоже уцелел, ибо огонь не коснулся ни сараев, ни конюшни. Мародеры, конечно, собирались увести с собой и всех лошадей, но неожиданное нападение Лоутона не только помешало им выполнить это намерение, но расстроило и другие их планы. Теперь на месте пожара была выставлена стража под командой Холлистера, который, убедившись, что противники его оказались самыми обычными смертными, занял свою позицию с отменным хладнокровием и принял разумные меры предосторожности против внезапной вылазки врага. Он отвел свой маленький отряд на такое расстояние от догоравших развалин, что солдаты скрылись в темноте и в то же время, при довольно ярком свете тлеющих углей, могли разглядеть всякого, кто вздумал бы выйти на лужайку и заняться грабежом.

Одобрив действия сержанта, капитан Лоутон велел все приготовить к отъезду. Мисс Пойтон, обе ее племянницы и Изабелла поместились в карете, а тележке миссис Фленеган, на которую погрузили кровать и множество одеял, выпала честь везти капитана Синглтона и его вестового. Доктор Ситгривс занялся мистером Уортоном и сел вместе с ним в кабриолет. Куда же девались в эту богатую событиями ночь остальные обитатели “Белых акаций”, — неизвестно, из слуг нашелся один Цезарь, если не считать экономки. Рассадив таким образом все общество, Лоутон отдал приказ выступать. Сам он на несколько минут задержался на лужайке, чтобы собрать разбросанную повсюду серебряную посуду и другие ценные вещи, боясь, как бы они не соблазнили его солдат; когда же он решил, что на земле не осталось больше ничего способного поколебать их честность, он вскочил в седло с мужественным намерением прикрывать тыл.

— Стойте! Стойте! — раздался вдруг женский голос. — Неужто вы бросите меня здесь одну на растерзание убийцам! Моя ложка, наверное, расплавилась в огне, и, если в этой несчастной стране есть справедливые законы, мне должны возместить убытки!

Лоутон обернулся на этот голос и увидел вышедшую из развалин женскую фигуру, нагруженную громадным узлом, не уступавшим по размерам знаменитому тюку разносчика Бёрча.

— Кто ото? — спросил капитан. — Ты, видно, родился из пепла, словно Феникс… Ба! Клянусь душой Гиппократа, ведь это тот самый доктор в юбке, который знаменит своим лечением иглой. Итак, почтенная особа, что означают ваши крики?

— Крики? — повторила Кэти, с трудом переводя дух. — Мало того, что я лишилась серебряной ложки, вдобавок меня хотят еще оставить одну в этом гиблом месте, где меня ограбят, а может, и убьют разбойники! Гарви так со мной не обращался. Когда я жила у Гарви, ко мне всегда относились с уважением, правда, он слишком хорошо хранил свои тайны и слишком плохо прятал деньги, но меня не обижал.

— Значит, сударыня, вы были из числа домочадцев мистера Гарви Бёрча?

— Вы можете смело сказать, что я была его единственным домочадцем, — ответила женщина. — В доме по было никого, кроме Гарви, меня и старого хозяина. Может, вы знали старика?

— Нет, не имел этого счастья. И долго вы прожили в семье мистера Бёрча?

— Не помню точно, но уж не меньше девяти лет. Да только мне не было от этого никакого проку.

— Возможно. Я тоже не вижу, какой прок это могло вам принести. Но скажите, вы не замечали каких-либо странностей в характере и поступках этого мистера Бёрча?

— Странности слишком слабое слово для его необъяснимого поведения! — возразила Кэти, понизив голос и оглядываясь по сторонам. — Он был необыкновенно беспечный человек, для него гинея значила не больше, чем для меня пшеничное зерно. Но помогите мне добраться до мисс Дженнет, и я расскажу вам много чудес про Гарви и его жизнь.

— Ну что ж! — заметил капитан в раздумье. — Тогда позвольте мне взять вас за руку повыше локтя. Я вижу, кости у вас крепкие, да и кровь, должно быть, не застаивается. — С этими словами он подхватил старую деву и так быстро повернул, что у нее на миг потемнело в глазах, а когда она пришла в себя, то увидела, что сидит очень прочно, если и не очень удобно, на крупе его коня.

— Теперь, сударыня, утешайтесь мыслью, что под вами конь не хуже, чем у Вашингтона. Он крепко стоит на ногах, а скачет что твоя пантера.

— Спустите меня на землю! — закричала Кэти, пытаясь вырваться из железных объятий капитана, но в то же время боясь упасть. — Так не сажают даму на лошадь! К тому же я не могу ездить верхом без дамского седла.

— Потише, сударыня, — ответил Лоутон, — мой Роноки никогда не оступается на передние ноги, но иногда встает на дыбы. И он совсем не привык, чтоб его дубасили каблуками по бокам, как по турецкому барабану в день полкового смотра. Стоит раз его пришпорить, и он помнит об этом две недели. Право, очень неразумно так колотить его: это строгий конь, он не любит насилия.