Василий I. Книга первая - Борис Дедюхин

— С надеждой глядим мы, княжич, в ту сторону, куда путь твой лежит. Там, на северо-востоке, встал русский человек прочно, сумел соблюсти дедину и отчину, не дал прийти земле в запустение, хотя ведь и на нее те же, не меньшие, беды обрушились. Но пашет там по-прежнему русский человек землю, строит кремли и храмы. Он не только умеет перетерпеть, но знает, как слагать славное будущее своей отчизны. Я рад, что породнился через тебя с русскими, их постоянное желание помогать другим трогательно и удивительно, их доброта идет от широты души и помыслов, высоко их небо!

Василий до рези в глазах всматривался в дальний западный окоем, и уж было запершило в горле у него, но не ослезился голосом от таких речей будущего своего тестя, нашел слова твердые, державные:

— Да. Пусть какой-то другой народ будет жестоким и коварным, а мой пусть будет всегда народом отзывчивым, добрым, живущим на радость не только себе, но- и другим. Если зло необходимо, пусть оно гнездится в сердцах каких-то других людей, не на русской земле.

Хорошим, добрым и многообещающим было прощание. Василий преподнес своей невесте подарок щедрый, истинно княжеский: серебряную шкатулку с жемчугом, гребень из слоновой кости, отделанный золотом, штуку китайского шелка, а самое громкое одобрение гостей и родни вызвала золоченая и изукрашенная многоценными каменьями детская колыбелька — основательные, стало быть, намерения у княжича!

Витовт подарил ему только что купленные у заморских купцов золотые с сердоликом запоны, собственноручно пристегнул их Василию на запястьях, напутствовал с доброй улыбкой:

— Ну, дорога колесом вам!

На городской заставе поднялась, как колодезный журавель, жердь, распахнулись ворота, выпуская длинный обоз княжича.

Велика Русь — глазом не осмотришь, рукой до Москвы не дотянешься! Выехали в погоду ведренную, благодарную, было тепло, словно летом. На святого Дмитрия, покровителя скота, с утра до вечера тянулись на юг аисты, весь день выдался поголу, а значит, как сказал когда-то Боброк, Пасху надо теперь ждать теплую. А уж на следующий день посыпался с неба сначала ситничек, затем обрушился ливневый дождь, который скоро перешел в обложной — он так обло, со всех сторон света подступил, что казалось, не вырваться никогда из его кольца. Земля насытилась водой, уж не впитывала, а отдавала влагу. Когда наконец весь дождь пролился и выглянуло на небе тихое солнце, воздух стал парить — сочно и вкусно, словно сок брызнул из надкушенного яблока. Несколько дней стояло безоблачных, но все равно телеги проваливались в грязь по ступицу. И не зря зовут октябрь грязником, такой месяц, что не угадать, на чем выезжать — на колесах ли, на санном ли полозе.

Упряжные лошади еле плелись. С утра возницы чмокали губами да посвистывали, к обеду начинали понукать вожжами, а к вечеру, осерчав и утомившись, огуливали лошадей кнутами. Но когда замечали, что лошади вовсе выбиваются из сил, а это происходило через каждый час пути, спрыгивали с облучка на землю, давали коням отдохнуть, а тем временем счищали навертевшуюся на колесах жирную грязь кнутовищем, сбивали тупым, приплюснутым носом лаптя. Тяжело приходилось даже и верховым всадникам — брызги из-под копыт долетали до лица, а тяжелые мокрые травы цеплялись за стремена, сапоги промокли насквозь.

Казалось, ничего не может быть хуже этой стихии, ан может: пока ночевали на постоялом дворе, ударил мороз, кожаные персчатые рукавицы, оставленные в холодных сенях, звенели, точно из железа кованные, залубянилась и одежда, и сыромятные ремни уздечек, инеем и льдом все было схвачено так, что даже и пешком, ведя лошадей в поводу, трудно было идти, кони сразу засекли в кровь ноги, спотыкались и останавливались при всякой возможности, понуро уткнувшись озябшими носами в стволы деревьев либо в стены строений, даже вороны и галки так озябли, что никак не могли угнездиться на родных своих ветлах, покрытых коркой льда.

Но первый снег, павший на мерзлую землю, как водится, долго не лежал. Скоро снова все раскисло, так что пришлось на несколько дней задержаться в повстречавшемся заброшенном монастыре.

Наконец погода установилась. Пришла настоящая зима. Снег припорошил отжившую, пожухлую и сникшую траву, а еще вчера черные поля выбелились и словно бы разгладились — можно было смело менять тележные колеса на санные полозья.

К Москве подъезжали на зимнего Николу. Снег был, уже глубок, так что ехали гусевой запряжкой. Впереди шли розвальни — приминали путь, а за ними тянулись крытые кожаные возки, подбитые изнутри войлоком и коврами, которыми снабдил предусмотрительный Витовт. Чем ближе к дому, тем веселее шли лошади, словно чуя конец пути, яро косили оком, изловчившись, хватали жарко дышащим ртом свежего снежку. Все заливистее и несмолкаемее бился золоченый колокол под дугой, ему вторил круглый бубенец с серебряной горошиной внутри. Позади оставались полозницы, до того гладкие да блестящие, что в них, как в зеркало, смотреться можно, а впереди — Москва, белокаменная, золотая, многоцветная…

— Вот теперь взаправду дома мы! — ликовал Данила, сдирая с бороды и усов сосульки.

Василий узнавал и не узнавал родину.

Еще когда перешли прошлым летом степь и впервые увидели хлебное поле, он почувствовал себя на родной земле, хотя была это далекая Волынь.

Воздух над ячменным полем колыхался, как полая вода, и казался зеленым. Василий ничком бросился наземь, сразу ощутив телом и теплую влагу, что хранила еще с весны земля, и ласковое полуденное томление наливающихся силой колосьев. Вот она какая, родная земля, нет в ней рек из меда и молока, но есть зато беспредельное поле хлеба, нет шумящих водопадов, но зато звенят острые, подсыхающие усики колосьев…

В черноземной степи крестьяне выращивали пшеницу да ячмень, а рожь сажали лишь для кваса, который изготавливали в огромном количестве. Квас не переводился круглый год, стоял постоянно в каждой избе — в деревянных жбанах, глиняных корчагах.

Но вот началось скоро и аржаное царство — родная Залесская земля! Рожь более терпелива к холодам, стойка к засухам, неприхотлива и урожайна, родится даже там, где снег укрывает землю на семь месяцев в году, и почти на всяких почвах — тяжелых глинистых и легких песчаных, суглинистых и разделанных из-под торфяников, притом в отличие от пшеницы не убожит, не истощает то есть, почву. И как было крестьянам не оценить и не приветить такое растение! Рожь утвердила себя в Залесской земле давно: ржаной хлеб упоминается в самых древних русских пергаментах. Но за неприхотливость свою, способность рожать в любых условиях, и обречена, как видно, рожь оставаться порой бесплодной: пойдут во время цветения затяжные дожди — все, пропадет пыльца, подуют сильные ветры — опять беда, но и полное безветрие ничем не лучше — и в этом случае не произойдет опыления.

Василию довелось увидеть цветущую рожь. Было это на рассвете, как только тронулись в путь после очередной ночевки.

«Как море!» — восхитился Данила. Василий моря никогда не видел, показалась ему рожь похожей на степной пожар.

Невидимая и невесомая пыльца из нежно-розовых цветочков срывается от слабого дуновения ветерка и сбивается в сплошное облако. Невидима пыльца, невидимо крохотны и росинки на ней, а под упругими и сильными лучами солнца вспыхивает тьма-тьмущая крохотных радуг. Многоцветное сияющее облачко плывет, движется — растения шлют друг другу животворное душистое семя, и кажется, что колосья колышутся не от ветра уж, а от воздействия этого живого радужного облачка. Оно движется, но не спешит, словно бы наслаждается великим праздником любви, обходит все поле от края и до края… И начинает казаться, что над полем властвует не только свет, но и звук: может, это шепот колышущихся в счастливой истоме цветиков колоса, шорох его чутких ресниц-остей, говор листьев и стеблей, подсыхающих, сделавших свое дело — доведших до зрелости детей многочисленных; скоро нальются силушкой зерна, заживут самостоятельной жизнью, продолжат и дальше славный и бессмертный род ярицы.

А вот уж поле и со спелым хлебом — пошла в трубку рожь, колосья побурели, налились тяжестью.

Жнецы — дети да старики, жницы — девки да бабы. Жалуются, что опять мор на землю пришел, а урожай — и не слыхали о таком, как теперь совладать с ним не знай — всего серпов пятьдесят на такое поле, да девки одни, а с ними много ли нажнешь… «Бог на помощь!» — «Благодарствуем!.. Однако не успеем убраться до ненастья…» — охотно разговаривают с путниками в тайной надежде, что два крепких парня наймутся к ним и помогут. Но нет, никак нельзя, вперед, вперед! По отаве ли колкой идешь, мягкую ли пожню пересекаешь — все одинаково хорошо, все свое, родная земля!

Малехонькая речка, простоволосая ива на ней… Но как невинна и чиста голубая вода речки, как доверчиво и благородно клонятся к ней ветви! И только тот, наверное, кто побывал в степной неволе, может обрадоваться до детского счастливого смеха, увидев на огороде сизые кочаны капусты, почувствовав запах огурцов и укропа с грядок.