Тигры и земляника - Айрат Галиуллин

- Профессор…

- Иди же! – Он повысил голос.

Я встал с колен и, не видя ничего, повернулся и сделал шаг.

Откуда-то издалека издалека издалека раздался голос… а может, он просто звучал в ушах?

«Наливай, нет причин для грусти. Нам еще не назначен срок. И еще не умолкли гусли, И пока не нажат курок…»

Я побрел, опустив взгляд к пыльной земле… не видя ничего вокруг… да это было и не важно. Припекало солнце, ветер ершил волосы, обдувал пылающее лицо, и я чувствовал, как высыхают прохладные дорожки на щеках.

Внезапно я осознал, что в зажатой ладони что-то…

Земляника.

Я осторожно взял ягоду двумя пальцами и поднес к губам.

К ароматной сладости примешивался соленый привкус.

Но все равно.

Какая же она вкусная!

Какая же она…

Я поднял голову. Туман рассеялся, небо над головой было высоким и чистым. Где-то там, в вышине, стрекотал жаворонок.

Я сошел с дороги и зашагал по лугу. Потом незаметно для себя пошел быстрее, еще быстрее… и затем побежал, раскинув руки, как в детстве, как девятилетний мальчишка… Утренний воздух пах травой, капли росы холодили босые ноги…

Впервые за долгое-долгое время я не знал, куда я направляюсь и зачем, я бежал без цели и смысла, просто так, просто потому что мне хотелось двигаться навстречу теплому пахучему ветру. И еще я хотел, чтобы там впереди оказался кто-то, кого я рано или поздно нагоню и скажу что-то очень и очень важное…

Виргус. Коварный танец дракона

А потом умер Ботан.

Умер в самый неподходящий момент… хотя бывают разве подходящие моменты для смерти? Она же это… как сказал пацифик Хомич, «противоречит всем законам».

Да уж, противоречит.

Извини, дружище, я пишу немного бессвязно. Как ты уже, наверно, догадался, – пишу сам. Сначала на диктофон, оставшийся от Ботана (о, щедрейший Ботан, слава тебе, слава…), затем перебиваю на компьютер. Двумя хоть и гениальными, но, блин, корявыми пальцами.

Хочется мне сказать, дружище, что Ботан погиб по-геройски. Ну, там, спасая детишек из огня или прекрасную девушку, тонувшую в Казанке. Но врать не буду. Смерть его была банальной и даже (прости меня, старик, если что не так) глуповатой.

Лежал он с перепою на диване и вдруг сердце остановилось. Тикало-тикало и – бэмс – перестало.

Вот так.

Такие пирожки…

Когда все уехали с кладбища, торопливо засыпав могилу и сказав обязательные, но такие бессмысленные слова, я остался один. Вытащил из пластикового пакета термос и поставил на траву возле холмика, рядом с саксофоновым кофром. Пакет расстелил на пожухлой траве и сел на него.

Потом отвинтил крышку термоса и налил в нее дымящийся кофе. Черный-пречерный, крепкий как слеза дьявола. Какой любил Ботан.

- Будем отмечать твой уход нетривиально, старик, – сказал я. – Хватит уже фигней заниматься.

Я подул на кофе и хотел уже отглотнуть, но мне пришло в голову, что нужно сказать тост (или не тост, а эпитафию? Как будет правильнее, Ботан?.. Ах да. Извини).

Я подумал и сказал:

«Устала комета

Лететь сквозь сотни миров

В поисках своего.

Надеюсь, ты найдешь свой мир, Ботан, – продолжил я. – Здесь тебе было не очень уютно, чего уж говорить. Не совсем ты вписывался в контекст современной жизни, был человеком «не от мира сего» и частенько чувствовал себя чужим. Но там, куда тебя сейчас занесло, ты обязательно отыщешь свою вселенную. Свою планету. Свой дом.

А я буду о тебе помнить. Потому что… Думаешь, я не знаю, что ты для меня сделал? Ха-ха, не будь наивным албанским мальчиком.

Ты втащил меня в Параллельный Мир, не к ночи будет упомянуто. И в психушку. Я же знаю – это ты вызвал милицию, старик, когда увидел меня на краю крыши. Потому что испугался – подумал, что я решил не ждать того дня… 14 610-го дня моей жизни. А Вадику-драгдилеру ты сказал, что я на Тибет уехал – ну, чтобы он со своими поганками от меня отстал. И еще много мелочей я теперь понял… Ну да чего уж теперь. Давай, старик, не скучай там».

Я отпил горячий и терпкий кофе, поставил крышку на землю и поднял голову.

Осень в этом году ясная, погожая, и деревья за оградой Самосыровского кладбища еще не облетели. Стояли яркие – золотые, оранжевые, пурпурные, синие… Ну ладно, с «синими» я слегка загнул, но все равно – красивые. И воздух, знаешь, такой… вкусный.

Я открыл кофр и достал саксофон. Собрал его, вставил трость… Трость новая, еще не разыгранная, ну да ладно. Я вспомнил, как Ботан прыскал со смеху, когда я киксовал, так пусть от души посмеется, если я вдруг лажанусь.

Я выдул пару звуков, они прозвучали мягко и чисто.

- «Осенние листья», старик. Твоя любимая, – сказал я и заиграл.

Печальная и светлая мелодия плыла над кладбищем одинокой птицей. Я исполнил тему, потом обыграл ее в импровизе, а затем ушел в параллельную тональность и стал рассказывать деревьям, небу, всему миру – о Ботане.

Я так увлекся, что и не заметил, когда на дорожке между свежих холмиков появилась женщина. Она приблизилась, и я узнал в ней Ленку.

Она подошла и встала в двух шагах от меня.

- Привет, Виргус.

- Привет. – Я положил сакс на траву. – А ты чего здесь?

- Да вот… – Она поежилась, сунула руки глубже в карманы плаща. – На похороны шла. Да, кажется, не успела.

- Они просвистели быстро, – усмехнулся я. – Шлеп-шлеп, пара дежурных фраз, Шопен, и все разбежались.

- А ты?

- Я? Ну, я тут это… с Ботаном разговариваю.

Ленка вгляделась в мое лицо. Не усмотрев, видимо, следов безумия, слегка успокоилась.

- А почему один? Где ваши друзья?

- Наверно, пьянствовать поехали. Повод-то есть.

- А ты не?..

- А я Ботана поминаю. Будешь?

Я протянул ей кофе. Он как раз остыл, в самый раз для питья.

Ленка бросила взгляд на меня, потом на крышку термоса… взяла ее двумя руками и осторожно отпила.

- Странно, что ты пришла, – сказал я.

- Почему?

- Я думал, ты его терпеть не можешь.

Она протянула мне крышку.

- Всех твоих друзей-алконавтов не выношу. Но Ботан все-таки был другим.

- Ты тоже заметила?

Ленка кивнула и подняла воротник пальто.

- Прохладно.

- Это точно, – ответил я. – Подожди, я тоже сейчас ухожу.

- Кстати, – Ленка слабо улыбнулась. – С днем рождения, Виргус. Здоровья тебе, счастья… и все такое.

- Спасибо. Мне приятно. Правда.

Оперевшись о колени, я поднялся с земли и встал над могилой Ботана. Напоследок захотелось сказать что-нибудь важное, значимое, но, как на зло, ничего путного в голову не приходило.

Я задрал голову и посмотрел на небо.

Оно было синим и чистым.

И очень-очень высоким.

И тут я вспомнил.

Я вспомнил.

- «Ты считал королей и правителей пылинками праха. Ты смотрел на сокровища, золото и жемчуг, как на кирпич и гальку. Ты смотрел на лучшие шелковые одежды, как на рваные лохмотья…» Да, старик, ты был таким. Я искал просветления, я искал просветленных, а просветленный жил рядом со мной.

Ленка подошла и встала рядом.

«Ты понимал, что учение о мире – это иллюзии фокусников. Ты различал высшее понятие освобождения, как золотую ткань во сне и смотрел на святую дорогу среди освещенных дорог, как на цветы перед глазами…»

Я вздохнул и принялся складывать инструмент. Ленка тем временем завинтила крышку термоса и положила его в пакет. Мы еще постояли с минутку над могилой, а затем двинулись в сторону выхода.

- Я хочу домой, Ленка, – сказал я. – Пустишь?

Желтая трава, кое-где прихваченная инеем, шуршала под ногами.

- Конечно, дурачок, – растерянно ответила она. И посмотрела на меня так… ну, как на инопланетянина.

«Ты видел медитацию, как опору горы. Нирвану, как ночное сновидение среди дня. Ты видел мириады миров Вселенной как маленькие зернышки, а самое большое озеро – как капельку масла на своей ноге…»

Мы вышли из ворот кладбища и направились по тропинке к автобусной остановке. Ленка держала меня под руку, ступала, подстроившись в такт моим шагам.

- А знаешь, Виргус, Коврижка вчера мальчика привела знакомиться… нормальный такой мальчишка, воспитанный, стеснительный только очень… но это ничего, он еще молодой, всего на год Коврижки старше… а у тебя, я смотрю, виски поседели и морщинка появилась на лбу… что ж ты так, Виргус, что ж ты…

Она тараторила, слегка задыхаясь от ходьбы, сама не понимая, о чем говорит. По щеке скатилась нечаянная слезинка, Ленка с досадой ее смахнула.

«Ты смотрел на суждения о верном и неверном как на коварный танец дракона, а на зарождение и гибель убеждений, как на слезы, оставляемые четырьмя временами года».

- А что ты пить бросил, это хорошо, – сказала Ленка. – Считай, ты сделал это в честь Ботана. Он умер рано, хоть ты за него поживи.

- Да ведь я тоже долго не протяну, Ленка. Так, еще лет десять подрыгаюсь…