Запретный район - Майкл Маршалл

Вы любите, потому что вам хочется в ком-то нуждаться, как вам этого хотелось, когда вы были ребенком, и чтобы и в вас тоже кто-то нуждался. Вы едите, потому что интенсивность вкусовых ощущений напоминает вам о голоде и жажде и о том, что их нужно удовлетворить, как нужно унять боль. Самые великолепные картины – это не более чем милый расцветший бутон, склонившийся при дуновении ветерка – вам тогда было два годика; самый завлекательный фильм – это просто то, как все было тогда, в те давние дни, когда вы выпученными глазами смотрели на крутящийся хаос вокруг вас. Все, что с вами делают эти вещи и явления, – это заставляют взрослого в вас на некоторое время заткнуться и всего лишь на мгновение приоткрыть микроскопическое окошко в засунутой в глубокую глубину клетке внутри вас, позволив бледному до синевы ребенку жадно выглянуть наружу и впитать, влить в себя этот мир, прежде чем над ним снова сомкнется тьма.

Джимленд держит это окошко всегда открытым, широко открытым. И дает ребенку возможность вырваться наружу, бежать. Вот отсюда и происходит его название. Представьте себе, что вам четыре года и вы пытаетесь произнести слово «Дримленд». И что у вас получилось?

Но это не все, что вы можете там вспомнить. Быть ребенком отнюдь не всегда прекрасно, детство вовсе не всегда сплошные свет и радость. В нем бывают и темные пятна: некоторые вообще ставят в тупик, а иногда просто ужасают.

Например, вы проснулись ночью и почувствовали, что над вами кто-то склонился. И вы знаете, что он сейчас сделает. Может, вы, подобно моему приятелю Джи, выросли в кошмарном мире, где ваша психически больная мамаша убила вашего папашу прямо у вас на глазах, а тело держала в комнате до тех пор, пока от него не осталось одно только странное пятно на полу. Может, все, что вы нынче делаете, все, что вы чувствуете, носит отпечаток чего-то ужасного, что вам совсем не хочется вспоминать. Из всего того, что было сказано или не сказано, из событий, которые случились или не случились, из всех этих мельчайших обрывков и фрагментов в конечном итоге возникает, вырастает Нечто, во что вливает жизнь Что-то Плохое, само Зло. Вот что такое эти монстры и вот почему они никогда не могут умереть совсем. Это потому, что они являют собой конкретную, определенную часть вас самих, это мрачные тени за вашими глазами, которые делают вас отличными от других людей.

Когда вы рождаетесь, включается свет, тот свет, который потом светит вам всю жизнь. По мере того как вы взрослеете, этот свет по-прежнему виден вам, он сверкает и сияет, пробиваясь сквозь ваши воспоминания. И если вам везет, когда вы продвигаетесь вперед через время, вы несете вместе с собой всего себя, подобрав юбки и ничего не оставляя позади, ничего, что могло бы затмить этот свет. Но если в дело вступает Зло, если случается Что-то Плохое, часть вас в этот самый момент буквально прижигается к тому месту, куда вы сейчас попали, оказывается зажатой в ловушке. Остальные части вас продолжают двигаться дальше, разбираются со всеми сегодня и завтра, но что-то, какая-то часть вас осталась позади. Эта часть вас перекрывает свет, она бросает тень на оставшуюся часть вашей жизни, но что хуже всего, она живет. Попавшая в тот момент в ловушку и зажатая в ней, одинокая во тьме, эта часть вас все еще живет.

В Джимленде вы можете все помнить, и все может никогда не стать снова таким же, как прежде. Вы можете встретиться с этим ребенком, с этим более юным собой, осознать, как он гневается на вас за то, что вы его покинули, оставили позади, понять, как он вас теперь ненавидит. Нет смысла убеждать его, что это вовсе не ваша вина. Это очень больно – слышать его слова.

Ребенком мне всегда очень везло. Большая часть гадостей и неприятностей поджидала меня в будущем. Может, с вами было так же. Но, возможно, вам встретилось нечто совсем иное. Может быть, когда вы были маленьким, вам встретилось нечто, о чем вы никому не могли потом рассказать, потому что никто вам не поверил бы. Нечто совершенно невозможное. Нечто, что вы потом никогда не вспомните, когда вырастете, просто потому, что это никак не вписывается в окружающий мир, но, тем не менее, нечто такое, что навсегда останется частью вас самого.

С вами такое случалось? Да вы и сами этого не знаете, потому что никогда не сумеете вспомнить. Большая часть людей и не вспоминает.

А вот я помню.

Джи потихоньку успокаивался и приходил в себя, он уже перестал так сильно дрожать. Он взмахнул рукой, и дверь почти немедленно отворилась. Вошел Фыд, он притащил еще чего-то алкогольного. Я подумал, что это нечто невероятное, почти магическое, но потом понял, что комната наверняка находится под видеонаблюдением.

– Лады, – сказал Снедд, когда разобрался со всем. – Только что это за дела с дыркой в черепе? С чего бы поднимать такой шум по этому поводу?

– А с того, – ответил я, – что нам известно, кто имеет привычку убивать именно таким образом, не так ли, Джи?

Джи молча кивнул, говорить он явно не был расположен.

– Джимленд имеет свою историю, – продолжал я. – И этот человек – часть этой истории. Этот человек может причинить больше зла, чем тысяча всяких Нечто, вместе взятых.

– И это Рейф?

– Это был Рейф, – поправил его я. – Рейф мертв.

– Откуда ты знаешь?

Джи посмотрел на меня, и мы уставились друг другу в глаза. Он сам ответил брату:

– Потому что мы его убили.

– И что мы теперь станем делать?

Я поглядел на Джи и с минуту подумал.

– Ну, я еще не знаю, – сказал я. Возникла новая пауза, пока я пытался придумать, что нам нужно сделать, как со всем этим справиться. Братья сидели и молча ждали. Снедд понимал, что на сей раз он не владеет ситуацией, а Джи всегда по всем вопросам, касающимся Джимленда, полагался на мое мнение. Да ему ничего другого просто не оставалось.

– Первое, Джи, я хочу, чтобы ты связался с Зендой. Сам я не могу, потому что Центр меня разыскивает. Они же знают, что это я выкрал Элкленда. Ну, типа того, – уныло добавил я. – Так что в данный момент я пребываю в первых строчках этого их факаного списка разыскиваемых.

– А эта штука, прилеж, это и впрямь дерьмовая штука?

– Ага, – сказал я.

Так оно и было. Эта дрянь, надо отметить, с самого начала показалась мне фантастически дерьмовой, а принимая во внимание то, что мне вроде как стало известно теперь, она представлялась еще более дерьмовой. Кусочки мозаики начинали складываться в единую картинку, а точнее, укладывались на один и тот же квадратный ярд.

Самому Центру это дерьмо не нужно. Я что хочу сказать: всегда ведь могут отыскаться люди, которым приходится обходить законы и установления, люди, которые стараются добиться преимуществ всякими разными неприемлемыми способами. Но в Центре таких людей нет. Суть дела заключается в том, что в Центре ты все делаешь сам. Это не обязательно всегда высокоморальные дела и поступки, никто даже в Центре не станет воздерживаться от удара ножом в спину и прочих подобных махинаций и лжи, если желает ускорить свое продвижение по карьерной лестнице, но охота за человеческими мозгами и даже их выращивание на продажу – это все-таки довольно странное и гнусное занятие. И если дело дошло до таких отчаянных мер ради преуспеяния, чтобы подмять под себя все процессы принятия решений в столь крупном Районе, то это пахнет безумным сценарием типа «хочу-владеть-всем-миром», а подобных задумок, вообще-то, давно уже больше не существует.