Хризантема - Джоан Барк

Раздался удар гонга. Мисако вздрогнула, приподняла голову. Боль постепенно уходила, странный цветок в душе закрывал лепестки, увядал, уходил в бездонную глубину. «Наму Амида буцу, наму Амида буцу…» — звучал голос монаха, спасая ее, возвращая в собственное тело, в свое время. С глазами, полными слез, Мисако повторила про себя священные слова, понимая, что пережила лишь один из многих страшных моментов в жизни несчастной Кику. Ее тело стало сосудом, в котором давно ушедшая жизнь вновь вспыхнула на мгновение, как спичка в темноте, и угасла навсегда.

Тэйсин отвернулся от алтаря, низко поклонился собравшимся и с улыбкой поблагодарил их за участие в церемонии. Дзиро с матерью встали и вышли из комнаты. Отец семейства опять взял слово и объявил, что сейчас будет угощение. Мать и сын вернулись с подносами, уставленными тарелками, стаканами и бутылками, и стали обходить гостей. Хомма продолжал свою речь.

— Что он сказал? — спросила сестра Кику.

Сын стал шептать ей на ухо. Она кивнула с одобрением.

— Кику-тян… Ии ко десита. Хорошая девочка. — Потом протянула иссохшую дрожащую руку к окну. — Мы часто играли с ней на берегу.

Ее никто не расслышал, и сыну пришлось повторить.

— Аригатоо годзаимас. — Тэйсин поклонился старушке. — Я вот думаю, как же в те далекие времена девочка смогла добраться так далеко, до самой Сибаты?

Мисако вздрогнула, ощутив непонятное волнение. Вопрос был неожиданный и очень важный, странно, что никто раньше не догадался его задать. Сидящие переглянулись.

В комнате снова раздался старческий голос, на этот раз мужской и неожиданно звучный.

— В старые времена лодки постоянно плавали вдоль берега, — сказал Эндо-сан. — Кто-нибудь мог отвезти ее морем.

Тэйсин озадаченно потер бритую макушку.

— Да, но от побережья до Сибаты надо еще долго добираться. Для одинокой девочки путь через горы опасен. Скорее всего, она путешествовала не одна…

— Монах. Монах из Сибаты, он шел с паломниками через горы, — вдруг проговорила старая женщина. — Кику пошла с ним. Мать послала Кику к своей сестре в Сибату.

— А соо дес ка? — Тэйсин поднял брови.

— В таком случае это мог быть мой прадед! — воскликнула Мисако.

Собравшиеся снова переглянулись.

— Хорр!

— Маа!

— Трудно поверить!

— А соо да. — Сын старой женщины вдруг вскочил и вышел из комнаты.

Вскоре он вернулся с матерчатым свертком, сел на татами и показал собравшимся бумажный свиток.

— Вот, мать просила принести… Это картина, которую рисовала сама Кику. Мать говорит, что Кику часто бывала в старом храме, который в те времена стоял на берегу. Монахиня учила ее разным вещам. Мать говорит, что хранила свиток всю жизнь. — Он повернулся к старушке и спросил: — Эта картина, мама?

— Хай, — кивнула она, — хай, Кику-тян но э.

Он развернул старую потемневшую бумагу, на которой оказался пейзаж, написанный черной тушью: пляж, рыбачья лодка, водоросли на шестах. Волны, накатывающиеся на песок, брызги пены. Картина поражала свежестью восприятия и точностью деталей.

— Как хорошо, — прошептала Мисако. — Удивительно хорошо… — Ее голос оборвался, когда она заметила в правом нижнем углу маленькую печать в виде стилизованного цветка, точно такую же, как на свитке в прабабушкиной коробке. — Что это?

Сын старой женщины надел очки и склонился над свитком.

— Похоже на хризантему… Кику дес. Да, правильно, — улыбнулся он. — Так ее и звали — Кику.

Мисако с волнением обвела комнату взглядом.

— У нас в храме тоже есть картина Кику! Я нашла ее, когда разбирала прабабушкины вещи. Моя прабабушка тоже писала картины.

Собравшиеся замерли в изумлении.

— Э-э? — Старушка потянула сына за рукав, требуя повторить.

Сомнений у Мисако больше не оставалось. Кику привел в Сибату прадед Мисако, который шел с группой паломников. Наверное, сначала ее приютили в храме и только потом отправили к родственникам. Прабабушка обнаружила у девочки дар художницы и взяла под свою опеку. Иначе откуда бы появиться той картине, что была в храме? Ах, если бы строгие лица предков на стене дедушкиной кельи могли говорить! И еще. Дедушка тогда был еще мальчиком. Возможно, они с Кику играли вместе. Как еще объяснить странную привязанность престарелого настоятеля к неопознанным останкам, найденным в пруду?

Мисако шла по прибрежному песку в сопровождении священника и Хоммы. От храма, который когда-то здесь стоял, уже ничего не осталось. Она наклонилась, подобрала несколько камушков, горсть песка и завернула их в платок.

— Когда-то здесь жила старая монахиня, — сказал Хомма. — Она была святая женщина, помогала людям, умела лечить травами. Говорили даже, что она из самурайского рода. Мальчишкой я раз нашел здесь в развалинах сломанную кисть для письма, и моя мать сказала, что это вещь той монахини, потому что волоски у кисти были из лисьей шерсти.

36

Второе письмо от Кэнсё пришло уже в сентябре. В длинном конверте с синими и красными символами, с множеством разноцветных американских марок. Письмо было длинное, написанное ровным аккуратным почерком, полное великолепных описаний природы и сцен из жизни. «Я думал, что Калифорния должна быть похожа на остров Кюсю, — писал монах, — но здесь уже в августе трава на холмах выжжена солнцем до желтизны, а ветер иногда бывает таким же холодным, как на Хоккайдо».

Он писал о студентах, об американских монахах и их храме, о том, как долго привыкал к здешней пище и мучился с английским. Описание другого мира заканчивалось просьбой: «Пожалуйста, расскажите мне побольше о том, как ездили возвращать прах Кику-сан».

Мисако ответила очень подробно, вложив в конверт пакетик с морским песком, который подобрала во время той поездки. Однако следующее письмо от Кэнсё содержало еще больше вопросов, в том числе один главный: «Как вы думаете, что на самом деле случилось с девушкой?» Мисако задумалась. Как сделать, чтобы Кику стала для него реальностью?

Ночью она вдруг проснулась. Ответ пришел сам собой. Мисако села за стол, взяла бумагу и перо и стала писать.

«…Однажды, в давние-давние времена, когда правил великий император Мэйдзи, в бедной рыбацкой деревушке родилась девочка. Отец в тот момент рыбачил в море, но мать была только рада, что муж далеко. Он хотел сына, а получил всего-навсего дочь, и уже вторую, но это еще не самое страшное. У девочки, в остальном вполне нормальной и даже хорошенькой, было только одно ухо. Правая сторона головы у нее была гладкая, как яйцо. В деревне никто такого раньше не видывал, и все решили, что это дурной знак. Никто не стал бы винить молодую женщину, если бы она задушила младенца сразу после рождения. Повитуха и ее собственная мать советовали так и сделать, но женщина слишком любила свое несчастное дитя. Под их неодобрительными взглядами она поднесла ребенка к груди и стала кормить.

Соседи говорили, что свирепый муж ни за что не позволит оставить ребенка в живых, и женщина дрожала от страха, однако все равно не хотела расстаться с дочерью. В отчаянии она пошла за советом в храм. Древний и полуразрушенный, он стоял на берегу моря среди выветренных скал и искривленных ветром сосен. В храме жила старая монахиня. Никто не знал, откуда она пришла, но ее очень уважали, потому что она умела писать и даже рисовать картины.

В те времена старые люди, и не только бедные, а знатные и богатые тоже, часто оставляли все свое имущество, удалялись от мира и проводили дни в посте и молитве, ожидая смерти как освобождения от земных страданий. Такова была и та монахиня. Священник и его семья позволили ей жить в одной из комнат храма. Каждое утро она открывала ворота, а вечером закрывала, подметала храм, в который ветер постоянно наносил кучи песка, и читала сутры. У монахини были кисти и тушь, и днем она часто что-нибудь рисовала, а иногда бродила часами, собирая раковины и рыбьи кости на берегу моря или корни, травы и грибы в лесу. Из собранного она готовила еду и варила целебные отвары, которыми лечила людей.

Святая отшельница выслушала историю бедной женщины и покачала головой. Она не могла взять ребенка насовсем, но согласилась давать ей убежище в случае опасности. Так и повелось. Отец надолго уходил в море, а когда возвращался, то пил и начинал буянить. Заметив огоньки ярости в его глазах, мать хватала девочку и бежала к монахине. Очень скоро Кику уже сама знала, что делать. Она часто бывала в храме и даже училась у монахини рисовать, обнаружив немалые способности.

Шли годы, ребенок рос, и встал вопрос, как жить дальше. У женщины была сестра, которая вышла замуж за ремесленника и поселилась далеко за горами, в большом городе Сибата. Монахиня посоветовала отправить девочку туда, чтобы она могла найти себе пропитание и спастись от злого отца.