Сингапурский квартет - Валериан Скворцов

- Никакие деньги не стоят человеческой репутации, дружище... Пока этих ста восемнадцати миллионов нет? Нет. Есть твоя репутация, твое будущее? Есть... Провалишься, миллионов по-прежнему не будет, но уже и репутация твоя тю-тю... Может случиться, что не только твое личное достоинство пострадает, но и достоинство отечества, выражаясь высоким штилем. Тогда как?

- Вот именно достоинство! - обрадованно и встрепенувшись сказал Севастьянов. - Теперь верное слово нашел, Бэзил... Без этих ста восемнадцати миллионов отечество, у которого долг в триста с лишним миллиардов долларов, не слишком-то оскудеет. А вот что до его достоинства, то ты рассуждаешь как чистоплюй, уж прости за слово... Сто восемнадцать миллиончиков как корова языком слизнула? Попробуй объяснить пропажу таких деньжищ какому-нибудь работяге, который спину ломает во глубине сибирских руд! Тут деньги и достоинство накрепко повязаны вместе... Я в собственной конторе ещё в Москве от некоего соколика, который уж ни одной ошибочки не совершит, однажды такое про Петракова услышал, что и повторять стыдно... Я - живой, за себя постою, а за него и его дела кто постоит? И ведь на него валят свои грехи именно такие вот соколики... При этом неизвестно еще, с каким расчетом. Уж очень страстно обличают... Или я не прав?

- Взял бы да изложил в специальной записке все эти мысленные загогулины. Скажем, на имя своего генерального директора в Москве, что ли...

- Крепок ты задним умом, Бэзил... Теперь все выглядит пригнанно, то есть ясно, кто есть кто и у кого чьи деньги и каким образом они там оказались. В Москве-то что - не знали или не догадывались об этом?... Как тебе сказать... Будто кто подтолкнул... Мертвая ситуация вдруг ожила, зашевелились какие-то люди, вот я и схватился за нитку...

"Будто кто подтолкнул, - повторил про себя Бэзил. - Кто? Да все толкают. И незаметнее всех Шлайн... Нас обоих сейчас он и толкает. Будто третьим сидит за столом..."

- Ты свой риск до конца предвидишь? - спросил Шемякин.

- Риск, риск... Ты сам во Вьетнаме боялся? То есть, страшно было?

- Да как сказать...

- Так и скажи.

- Чужая война... В основном, чужие и гибли... Я был наблюдателем... А страшно... Что ж, иной раз было и страшно, сам не знал отчего. Может, редактора в Москве боялся, а может, увечья там или смерти... Не за себя боялся. За своих иждивенцев. На мне тогда две женщины беспомощные, знаешь ли, висели... Но за свои действия не боялся. Сообщал, что видел, и видел то, что другим редко удавалось...

Бэзил не закончил фразы, потому что вдруг остро понял, о каком страхе и какой боязни спрашивает бухгалтер. Севастьянову предстояло действовать в полном одиночестве и с полнейшей ответственностью, а в успехе уверенности не было, да и за успех, если только он будет, вполне возможно, накажут в той же полной мере. Это был страх бухгалтера, у которого в любом случае не сойдутся дебет и кредит. Обреченно не сойдутся. Пароксизм совести профессионала. И на другой берег Черного моря от этого не скроешься. Замучишь себя сам.

- Вот что, - сказал Бэзил. - Я так понимаю обстановку. Клео и второй с ним из Индо-Австралийского банка действовали в "Шангри-Ла" как люди подкомандные. За ними следует ждать человечка из второго, так сказать, эшелона значимости. Скорее всего, адвоката-крючкотвора, посредника, который из разговоров с тобой поймет... Ну, в общем, поймет, какая техническую модель сговора с тобой может сработать. После этого и появится сам босс, то есть тебя поднимут на верхний, главный эшелон обработки. Вникаешь?

- Вникаю, - сказал Севастьянов. - На втором эшелоне буду отмалчиваться. Я помню, как поступал Петраков... Но на верхние разговоры он меня не брал...

- Там, думаю, тоже не раскрывайся сразу с настоящим намерением. Дай им посуетится, поработать со своей моделью. С моделью взятки. Дай обстановке развиваться вольно. Сбивай с панталыку расспросами о деталях. Будь дотошен, зануден... Мелочись, не давай подойти к основному, выматывай им душу... Разогревай иллюзию своего намерения хапнуть эти деньги. Но хапнуть их тебе придется полностью. Все сто восемнадцать миллионов. Любая часть этой суммы - твоя погибель. И здесь, и в Москве. Но и хапнув все сто восемнадцать миллионов, ты окажешься в ещё худшем положении. Получится, что ты принял от жуликов и положил эти деньги в личный загашник. То есть и сам жулик...

Севастьянов слушал вполуха, все это он знал во много раз лучше журналиста и теперь только прикидывал: доверить ли Шемякину, улетающему через час бангкокским рейсом, письмо Клаве? Клео и второй шантажировали Севастьянова тем, что он с ней встречался. Возможен провокационный подход мошенников и в Бангкоке. Он представил, как встревожится Клава. Будет вынуждена говорить с мужем. Немчина ударит в колокола, которые незамедлительно отзовутся в Сингапуре и сорвут игру... А с другой стороны, пока он сумеет подогревать иллюзию, что намерен проглотить наживку, действия в Бангкок не перенесут... Кроме того, письмо может оказаться в руках у Немчины и, значит, оно немедленно перелетит к Семейных в Москву...

Через стеклянные двери с обозначением "музыкальный бар" взрывной волной выдавился рок. Тайваньцы начали репетицию.

Теперь следовало снять с журналиста ответственность на случай, если его, Севастьянова, постигнет неудача и Шемякину поставят в вину, что он знал о намерениях бухгалтера да не предупредил кого следует.

Севастьянов встал и мрачно сказал:

- Знаешь, Бэзил... Помечтали, и довольно. Никуда я звонить не буду и ни с кем встречаться тоже не буду. Я не герой, я обыкновенный бухгалтер... Вот представил себе, что расстанусь сейчас с тобой и примусь за дело, о котором мы говорили... Не могу, не могу... Духу не хватает... Честно тебе говорю. Попрошусь-ка домой в Москву!

- Боишься?

- Боюсь... Знаешь, кого? Своих. Начальства. И так далеконько зашел без дозволения. Я рассчитывал-то слегка припугнуть гадов. А сложилось так, что требуется идти в бой... Без разрешения начальства. Без санкции Москвы. Нет, не буду я воевать... Чего так смотришь, Бэзил?

- Послушать тебя, так твое начальство в Москве заодно с этим Клео и другим, как его...

- Может, и заодно... Не моего это ума дело! Все! Решено!

Севастьянов встал из-за стола, круто повернулся и поплелся к выходу мимо кланявшейся официантки.

"Врешь ты все", - с одобрением подумал Бэзил.

Рискуя опоздать на самолет в Бангкок, он вернулся в номер, присоединил ноутбук к телефону и передал электронной почтой для Ефима Шлайна три фразы: "Самурай поднимает меч. Ветер попутный. В Москве крот высунет носик".

3

Субботнее утро выдалось пасмурным. Туман, словно мокрая вата, залепил окно, за которым явно сильно парило. Кондиционер мотал седые хвосты охлажденного воздуха.

Севастьянов поежился под одеялом. Спать в выстуженной комнате, потеплее укрывшись, научил Петраков. Только так удавалось высыпаться в тропиках.

Он подумал, что следовало бы обзавестись, наконец, шторами, и это напомнило, что Оля не собиралась приезжать из Москвы. Теперь, возможно, и к лучшему...

За стеной, где жила бухгалтерша, не слышалось утреннего концерта. Поклонница магнитофонной музыки уехала в отпуск. Оставленная для Севастьянова памятка с резолюцией главы представительства - "утверждаю" начиналась фразой: "Вы выполняете в мое отсутствие следующие функции и на временной основе..." Бухгалтерша до командировки в Сингапур занимала должность старшей буфетчицы столовой в министерстве экономики, обед и ужин называла временем приема пищи, и лишь завтрак у неё оставался завтраком.

Севастьянов перевернулся на живот и смежил веки, намереваясь поваляться в выходной ещё полчасика, но тут постучали в дверь. Резко и требовательно.

- Кто там? - спросил он. - Я ещё в постели...

- Товарищ Севастьянов, потрудитесь, когда будете готовы, зайти ко мне в служебное помещение, - прозвучал баритон главы представительства.

В кабинете начальника на столике для приема гостей стояли две чашки ленинградского фарфора, дымился чайник с заваркой, потел никелированный электросамоварчик.

Седой, высокий, выбритый глава представительства облачился в полосатую тенниску с красным крокодильчиком над кармашком.

- Вы вынужденный временный холостяк, и я в таком же незавидном положении, - сказал он, выходя из-за подобия трибуны, специально сколоченной для того, чтобы разбирать бумаги и писать стоя. Начальник не мог долго находиться в смдячем положении из-за травмы позвоночника, полученной в молодые годы, когда он находился на комсомольской работе и профессионально играл в футбол за завод "Клейтук", о чем любил рассказывать при всяком случае. В его биографии это было главным периодом жизни.

- Доброе утро, - сказал Севастьянов.

- Какое уж доброе... Зарядило на воле - видно, что на целый день.

Он приглашающе ткнул ладонью в сторону самовара.

- Чайку... А может, и к лучшему этот дождь. Иначе - опять ехать на гольф, играть там со всякими... Кому игра, кому работа. Так и жди подвоха, когда начинается светская болтовня... Прошлый раз один спрашивает, что я думаю относительно куала-лумпурского университета, стоит ли посылать дочку... Ха-ха! Что я скажу? Но полезно, конечно, полезно... Человеческие контакты!