Деникин. Единая и неделимая - Кисин Сергей Валерьевич

Но оппозицию он не убедил (хорошо поработал генерал Богаевский), «прощупывание» союзной делегации закончилось явно провокационным предложением французского капитана Фуке о полном подчинении Антанте и выплате компенсации со стороны Дона, а генерал Пуль прямо заявил о том, что намерен добиваться единства командования во главе с Деникиным.

Интересно, что перед началом «свидания в Кущевской» стороны долго препирались, кто к кому должен идти в вагон — атаман или генерал. Два поезда на станции стояли окно в окно. Детские наскоки через адъютантов по типу «а ты кто такой?» продолжались несколько часов, пока Краснов не заявил совершенно парадоксальное: «Передайте генералу Пулю, что я являюсь выборным главою свободного пятимиллионного народа, который для себя ни в чем не нуждается. Слышите: ни в чем! Ему не нужны ни ваши пушки, ни ружья, ни амуниция — он имеет все свое, и он убрал от себя большевиков. Завтра он заключит мир с большевиками и будет жить отлично…»

Англичане совершенно растерялись и решили хотя бы расставить точки над «I». Долгая беседа имела противоречивый характер, ибо стороны так и не пришли к общему мнению.

В итоге Пуль написал атаману специальное послание: «Если я буду вынужден вернуться и доложить моему правительству, что между русскими генералами существуют взаимная зависть и недоверие, это произведет самое болезненное впечатление и, безусловно, уменьшит шансы того, что союзники окажут каку10-либо помощь. Я предпочел бы донести, что Ваше Превосходительство показали себя настолько великим патриотом, что согласились даже подчинить Ваши собственные желания общему благу России и согласились служить под командой генерала Деникина».

В свою очередь Краснов убеждал союзников в том, что главком ВСЮР является «не способным на творчество и притом совершенно не понимающим характера войны с большевиками… что генерал Деникин погубит все дело». Более того, атамана занесло настолько, что он стал доказывать, что «подчинение генералу Деникину не понравится офицерам и старшим начальникам, которые будут бояться, что от них отнимут все высшие командные должности и заменят их лицами, угодными Деникину, и не казаками, и это может вызвать упадок их энергии в самые решительные минуты борьбы. Пропаганда о подчинении казаков «регулярным», об отдаче их под офицерскую палку уже ведется на фронте, приказ о едином командовании усилит эту пропаганду».

По сути он пытался убедить союзников в том, что единоначалие под рукой генерала Деникина чуть ли не вызовет бунт среди казачества, которое-де сам Деникин «не понимает». При этом Краснов вроде как не замечал, что именно в составе Добрармии уже год с успехом сражались казаки генералов Семилетова, Богаевского, есаулов Лазарева и Бокова, полковника Краснянского. С успехом у Деникина воевали кубанцы и терцы, добившиеся в составе армии куда больших успехов, чем более многочисленная Молодая армия атамана Краснова.

Можно, конечно, было бы это объяснить личной неприязнью двух генералов, а также подогреванием ситуации любимцем Краснова генералом Денисовым, у которого были личные счеты с Деникиным. Тот вообще отказался передавать 90 тысяч листов планов и карт для войск, свои новые уставы и войсковые учебники добровольцам, заявив, что все операции, задуманные в его штабе, «глубоко обоснованные, действия же Добровольческой армии — кустарные».

С этим можно спорить сколько угодно, но уж совершенно точно Деникин никогда бы не простил Денисову его «странствующих музыкантов», как вряд ли простил Корнилов генералу Алексееву его определение «генерал с сердцем льва и мозгами барана».

В конце концов дело было не в личных амбициях, а в фактах. Факты же были явно против командования Донской армии.

Прекрасно понимавшее, что донцы без германской поддержки долго не выдержат, командование красного Южного фронта, собрав мощный кулак, зимой 1918–1919 годов навалилось на Молодую армию с севера и северо-востока. Как писал Деникин, «в конце декабря сначала один донской полк предался на сторону красных, потом несколько станиц, и войска Верхне-Донского округа заключили мир с большевиками и начали расходиться по домам. Пораженческое настроение ширилось по фронту, и одновременно ширились прорывы, в которые беспрепятственно вливались волны красных, выходя в тыл и угрожая окружением еще боровшимся войскам Хоперского округа».

Сам Краснов уже вскоре жаловался на то, что «прекрасно вооруженные, снабженные пулеметами и пушками отряды наши уходят без боя в глубь страны, оставляя хутора и станицы на поругание врагу. Теперь сдаются на милость красной сволочи целыми сотнями и с нею вместе идут избивать своих отцов и братьев. Теперь арестовывают офицеров и старших начальников, выдают их на расстрел красным и тем подрывают в них веру в казаков и лишают их необходимого мужества…»

Антанта понимала, что единственной реальной силой в Доброволии может быть только Добрармия и сам Деникин, к которому тяготели уже не только Кубань (главным образом, линейные казаки и генералитет), Терек и Северный Кавказ.

Казачий сепаратизм Дона и кубанскую самостийность разделяли далеко не все. К примеру, атаман Оренбургского войска Александр Дутов писал: «…Наше войско сепаратических стремлений не имеет и борется за всю Россию. На вашу армию мы возлагаем большие надежды и полагаем, что только вы и решите окончательно судьбу России. Ваша армия находится на юге и имеет все под рукой. В ваших руках уголь, железо, нефть, лучшие пути сообщения, сравнительно короткое расстояние до Москвы. Кроме того, вы имеете возможность, владея Черным морем, получить всевозможные пополнения и припасы…»

Наладить связь именно с Деникиным пытались Сибирь, чехословаки, Комуч, киевские монархисты, Крым, Псковский добровольческий корпус генерал-майора Генриха-Карла-Тимолеона фон Нефа и др. Союзники понимали, что доказавший и в самые тяжелые периоды войны свою лояльность Антанте главком ВСЮР единственный, кто представляет из себя реальную силу и реальную власть на территории «сфер влияния». С ним можно иметь дело и можно договариваться. Как и на каких условиях, вопрос торговли и дипломатических усилий. Но в данной ситуации судьба всего «Белого дела» находится в руках Добрармии, а значит, и в руках 46-летнего Генерального штаба генерал-лейтенанта.

26 декабря 1918 года на станции Торговая состоялось совещание с участием командования обеих армий. На нем Деникин поставил вопрос ребром: следует прийти к сознанию необходимости единой воли и единого управления в делах внешних сношений, единой сети железных дорог, банковской системы, почтового союза, общего суда и, наконец, гласно признать единое командование, напирая на то, что без этого на реальную помощь союзников можно не рассчитывать. В первую очередь речь шла о том, что у обеих армий наблюдается явный перекос в родах войск — у донцов масса конницы и не хватает пехоты, у добровольцев наоборот. А при таких расстояниях фронта (только донской участок фронта занимал 1600 верст) необходимо сосредоточить всю конницу в одних руках, в то время как на Дон Добрармия может направить пехотные части.

Логика главкома вполне понятна. С одной стороны, значительные кавалерийские силы позволяют белым выигрывать в подвижности и совершать обходные маневры при отсутствии сплошной линии фронта. Именно конным массам была предназначена роль тарана в будущем походе на Москву. У красных конницы не было, оперативно подтянуть резервы к месту прорыва можно было только по железной дороге, но «чугунку» легко перерезать, захватив станцию, перекрыв семафор, взорвав стрелки и нарушив сообщение. А потом — попробуй догони лихих всадников с развороченными тылами и коммуникациями.

С другой стороны, переподчинив под давлением союзников 110-тысячную Донскую армию себе, Деникин выбивал главный козырь из рук своего оппонента, делая должность атамана чисто карикатурной. Краснов без армии уже не представлял из себя ничего и сохранял бы пернач лишь до следующих выборов.

«Лично для меня, — писал Деникин, — эта борьба за приоритет Добровольческой армии, веденная вокруг моего имени, была до крайности тягостна. И в душе я готов был не раз помириться со всеми недостатками разъединенного фронта, лишь бы окончилось это прискорбное соревнование, возбуждавшее общественные страсти, отзывавшееся на фронте и ронявшее нас в глазах союзников. Положение мое было тем более трудным, что ни одна из известных мне русских^общественных групп, ни одна область, ни одна армия, не исключая даже Донской, не выдвигали генерала Краснова на пост главнокомандующего соединенными силами Юга».