Деникин. Единая и неделимая - Кисин Сергей Валерьевич

Полиция носа на улицу не казала, самооборону из офицеров-добровольцев пытался возглавить командир 1-й конной дивизии гетмана генерал от кавалерии Василий Бискупский, но находившийся в городе сербский полк отказался выступать на фронт, а польский отряд предпочитал перестрелку с отступавшими немцами. В беззащитный город 28 ноября спокойно вошли петлюровцы (так называли себя все «нэзалэжные» отряды, включая тех, которые не имели ни малейшего отношения к самому Петлюре).

Положение спас отважный генерал Гришин-Алмазов, сам возглавивший офицерский отряд. 4 декабря в день высадки четырех рот союзников во главе с командиром 156-й пехотной дивизии генералом Альбером-Шарлем-Жюлем Бориусом отряд Гришина-Алмазова поднял восстание. Как писал генерал А. С. Лукомский, «французы предполагали 5/18 декабря вступить в город с музыкой, но вследствие выяснившегося враждебного настроения петлюровцев, занимавших город, было решено первоначально очистить его от них». Сам французский генерал записал в этот день в свой дневник: «Вот предприятие, которое, несомненно, окончится плохо».

Интервенты заняли несколько улочек в районе порта и Николаевского бульвара, не рискуя пойти дальше. Тогда к ним прибыл сам Гришин-Алмазов.

Интересно описал этот эпизод бывший при нем Василий Шульгин: «Фактически французская интервенция на Юге России началась. В Одесский порт прибыли французские суда с небольшим числом французской пехоты. Во главе их стоял французский генерал Бориус. Они познакомились в моем присутствии. Я представил Гришина-Алмазова Бориусу, который сказал, кажется, по поводу украинствующих — «Ваши друзья — наши друзья. Но мы драться не будем». На это Гришин-

Алмазов ответил: «На это мы и не рассчитываем. Драться будем мы.» Бориус спросил: «А что Вам нужно от меня?» «Несколько офицеров-французов.» «Зачем? «Затем, чтобы они были свидетелями того, как мы будем драться.» Бориус очень обрадовался: «Назначаю вас военным губернатором Одессы».

Генерал показал союзникам, как надо драться, — петлюровцы были выбиты из города. Потери добровольческого отряда исчислялись в 24 офицера убитыми и около 100 ранеными. Французы же лишь постреливали из судовой артиллерии.

Кстати, мнение Бориуса полностью совпало с деникинским — Гришина-Алмазова утвердили военным губернатором.

«Это неожиданное приращение территории, — писал Деникин, — хотя и соответствовало идее объединения южной России, но осложняло еще более тяжелое в то время положение Добровольческой армии, возлагая на нее нравственную ответственность за судьбы большого города, обложенного неприятелем, требующего снабжения и продовольствия, а главное — города с крайне напряженной политической атмосферой. Но трехцветный флаг был уже поднят над Одессой, и это обстоятельство обязывало».

Гришин-Алмазов нанял конвой из татар и попытался даже пресечь бандитский беспредел Япончика. «Пресекал» по законам военного времени — без суда и следствия. Дошло до того, что Япончик лично прислал ему письмо: «Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем». Шульгин пишет, что, прочитав письмо, генерал отказался на него отвечать и заявил: «Не может диктатор Одессы договариваться с диктатором уголовных».

Однако вскоре у Гришина-Алмазова испортились отношения с союзниками. Его настоятельные апелляции к Бориусу о необходимости наступать, согласно планам Деникина, на Екатеринославль и Харьков разбивались о нежелание французов вообще выходить за пределы Одессы (всего «французов» было порядка 18 тысяч — как правило, зуавы, алжирцы и вьетнамцы). Более того, Бориус запретил и русским активизировать боевые действия.

Та же история, как под копирку, произошла в Крыму, где 28 декабря в Севастополе высадился французский полк. Два месяца главком ВСЮР бомбардировал телеграммами союзное командование с описанием оперативной обстановки и об угрозе со стороны красных. Бесполезно. Как горько замечал сам Деникин: «На мои телеграммы генералу Франше д'Эспере ответов не поступило. Англичане были положительнее и откровеннее: на мою телеграфную просьбу в Батум генералу Уоккеру о необходимости оказать «немедленную моральную помощь Дону, которая могла бы выразиться в присылке на Донской фронт (хотя бы) двух-трех английских батальонов», генерал Мильн выразил «крайнее сожаление, что указания, полученные (им) от великобританского правительства, не дают (ему) права выслать (мне) войска…»

Деникина можно понять, он не знал о секретных соглашениях союзников о разделе «сфер влияния» в России, но совершенно точно он должен был понимать, что они пришли сюда не воевать, а взыскивать с русских царские долги. Поэтому ни о каком совместном наступлении речи быть не могло. Более того, французы сразу дали понять, что не собираются воевать под командованием русских, а, напротив, желают переподчинить добровольцев себе в качестве вспомогательной силы. Чтобы не мешали охранять «солидный залог». К тому же Франше д'Эспере недвусмысленно дал понять, что «единая и неделимая» лично ему никак не улыбается и он был бы вполне рад, если бы от нее оторвался значительный кусок в виде «подвассальной» Франции украинской Директории.

К примеру, военные склады Румынского фронта в Тирасполе, Николаеве и на острове Березань близ Очакова сразу же были взяты под охрану и, несмотря на отчаянные мольбы Гришина-Алмазова, оружие с них добровольцам получать запретили. Союзники заявили, что склады — собственность Директории и не подлежат «расхищению». Резонно опасавшийся Деникина Петлюра был счастлив. Правда, недолго. Вскоре они попали в руки наступавшим красным.

Кроме того, командование союзников заявило, что ни одно находящееся в Севастополе судно Черноморского флота не будет передано русским до установления твердой власти, ибо неизвестно, не нанесут ли они урон Антанте. Какой «урон» могли нанести чудом выдернутые из Новороссийска незатопленные суда, сначала было непонятно. Затем все прояснилось. Союзники попросту их конфисковали в счет долга (в виде «залога»), подняли свои флаги на всех исправных миноносцах: на «Дерзком» и «Счастливом» взвился английский «Юнион Джек», на «Беспокойном» и «Капитане Сакене» — французский триколор (их перекрестили в «Р-1» и «Р-2»), на «Зорком» — итальянский флаг, на «Звонком» — греческий. Линкор «Воля» вообще английской командой был уведен в турецкий порт Измир. Андреевские флаги оставили только на стоявших в ремонте судах — крейсер «Кагул», три миноносца и старые линкоры. При этом севастопольские склады были попросту выпотрошены союзникам без всяких документов и разрешений.

Стал «прозревать» Деникин, только когда к нему 30 января 1919 года пришло письмо от атамана Краснова. Тот писал, что к нему заявился французский капитан генерального штаба Фуке (по выражению Деникина, «человек, мало соответствовавший трудной роли представителя Франции. И начал-то он свою карьеру на юге как-то странно — представлением мне на подпись дифирамба своим заслугам для ходатайства перед Франше д'Эспере о производстве его в следующий чин»), предложив немедленно послать из Севастополя одну французскую дивизию в обмен на подписание пары «бумаг». Суть первой состояла в том, чтобы Донское правительство обязалось взять на себя удовлетворение материальных потерь в результате беспорядков «лиц и общества французских и союзных подданных Донецкого бассейна». «Возмещение убытков так же, как и 5 процентов доходов (проторей) со дня прекращения работы вследствие событий, будут уплачены потерпевшим в 10 сроков, считая со дня решения комиссии. Способ и правила уплаты будут совершенно те же, как принятые для оплаты купонов русской 5-процентной ренты 1906 года», — говорилось в первой из «бумаг». По второй Краснов и Деникин должны были признать верховное командование генерала Франше д'Эспере. При этом капитан подчеркивал, что вторая «бумага» уже была якобы согласована с главкомом ВСЮР.

Деникин вскипел и сразу ответил телеграммой: «…При всех требованиях помощи союзными войсками я всегда совершенно определенно и настойчиво подчеркивал, что таковая ни под каким видом не должна носить характера оккупации, что никакое устранение или даже ограничение власти военной и гражданской не будет допущено. Между тем предложенное Вам соглашение предусматривает подчинение генералу Франше д'Эспере по вопросам военным, политическим и общего порядка. На подобное подчинение я сам никогда не пойду и не допущу, чтобы таковое было бы признано како10-либо из подчиненных общему командованию частей. Равным образом никогда не допущу никакого вмешательства в наши внутренние дела и считаю, что вопросы общего порядка, равно как и политического, должны решаться только нами, русскими, по нашему усмотрению, как мы их понимаем, и никакие чужеземные власти не смеют даже претендовать на какое-либо руководство в этом направлении…»