Повести и рассказы - Иван Вазов

Утром он проснулся с ввалившимися глазами.

— Прощай, Пена! — произнес он жалобным голосом, уходя в министерство, и в глазах его заблестели слезы. Жена тоже не удержалась от слез. Прощание супругов было так трогательно, как будто Славчо уходил на войну и им никогда больше не увидеться…

Это было прощанье Гектора с Андромахой.

Пена ждала мужа к обеду в невыразимой тревоге. Когда он показался у калитки, сердце ее так и замерло: Славчо стал еще бледнее; войдя в калитку и сделав несколько шагов по двору, он оперся о стену дома, чтобы не упасть.

Видя, что мужу плохо, Пена бросилась ему на помощь.

— Беги скорей за доктором! — приказала она прислуге, подхватив под руки Славчо, который с трудом держался на ногах.

— Не надо… — еле слышно пробормотал он.

Пена заплакала.

— Милый мой!.. Не думай ни о чем! Лишь бы ты был жив и здоров…

— Не плачь! — простонал он, прижимая одну руку к левой стороне груди, а другой шаря у себя в кармане пальто. Вынув оттуда распечатанный министерский конверт, он подал его Пене и прошептал:

— Читай.

— Оставь, знаю! Лишь бы ты был жив, — всхлипнула она.

Плужев старался вынуть из кармана еще что-то.

— Не двигайся… Посмотрите скорей, доктор, что с ним такое? — обратилась Пена к вошедшему во двор врачу — их соседу.

Врач хотел было пощупать пульс больного, но почувствовал, что Славчо сует ему в руку какую-то вещицу. Это была плоская черная коробочка. Открыв ее, доктор воскликнул:

— Орден! Поздравляю!

В конверте находилось обычное в таких случаях министерское сообщение о награде.

Потрясенный внезапным переходом от безнадежного отчаяния и страха к неожиданной великой радости, Славчо пролежал две недели в постели. От этого двойного удара слабое здоровье Славчо Плужева, ранее не знавшего никаких волнений, надломилось.

Через шесть месяцев в результате всего пережитого он умер.

Перевод А. Собковича

НАВОДНЕНИЕ

Солнце бросало веселый сноп лучей в полуоткрытое окно. Легко откинувшись на подушку, в позе, полной непринужденного, беззаботного очарования, нежная и чувствительная госпожа Милица Арсениева дочитывала самую занимательную и захватывающую главу старого французского романа «La Dame de Monsoreau» Дюма.

С сердечным трепетом следила она за страшными злоключениями героя, из которых он выходил цел и невредим, чтобы попасть в другие, еще более ужасные; с безграничной тревогой делила его волнения, переживала его опасности и со слезами на глазах ликовала по поводу избавления симпатичного любовника Дианы Монсоро!

Чтение прервал голос вошедшего в комнату мужа:

— Не пройтись ли нам по Ючбунару, Милица?

— А чего мы там не видали?

— Посмотрим наводнение: Княжевская река разлилась и затопила весь Ючбунар. Там теперь целое озеро. Дома, как острова, торчат из воды… Интересно! Говорят, есть утонувшие дети; трупы плавают! — закончил Арсениев перечисление заманчивых новинок.

Тут Милица не выдержала. Захлопнула роман на том самом месте, где начиналось описание дуэли на саблях между благородным героем и пятью врагами его — придворными Генриха III.

— Поедем, Иордо!

Она наскоро привела себя в порядок перед зеркалом, надела элегантную шляпку со страусовым пером, Иордо позвал извозчика, и они помчались в Ючбунар.

Милица просто замирала от любопытства.

Уже при въезде на Солунскую Милица и Иордо увидели первые признаки ючбунарского потопа: горный поток, бегущий по окраине Софии; тоже разлился, превратив эту низкую часть улицы в мутное, желтое болото. При переезде вброд вода была лошадям по самое брюхо. Милица задыхалась от возбуждения. Что же будет в Ючбунаре? Лошади с трудом выбрались на берег. Кнут опять прошелся по их спинам, и они помчались вперед, оставляя на дороге длинный мокрый след от колес.

Выехали на Витошскую и, миновав церковь Святого Краля, повернули на запад к Ючбунару.

Другие экипажи спешили в том же направлении. Зрелище разорения и несчастья влекло всю столицу в пригород. Милица и Иордо сгорали от нетерпения увидеть бедствие во всей полноте.

Одаренная от природы богатым воображением, получившим еще большее развитие под влиянием романов, Милица уже рисовала себе картину наводнения. Как страшно шумит вода, в которой плавает всякий домашний скарб, одежда, посуда из разрушенных, затопленных домов! А среди этих обломков и безыменных предметов плывут трупы с обращенными к небу лицами, глядят остекленелыми глазами. Это страшное и отталкивающее зрелище приводит Милицу в содрогание, но в то же время вызывает в ней новый трепет острого, щекочущего нервы любопытства.

Подвергшееся затоплению пространство начиналось от паровой мельницы Вейса. Милица стала искать взглядом, когда же на улицах блеснет вода; она напрасно искала озеро и после того, как экипаж уже въехал в Ючбунар. Заметны были только свежие следы воды, уже отступающие мутные разводья, оставленная ушедшим потоком свежая гладкая тина по обе стороны шоссе; виднелись домики, сильно подмытые у основания, а некоторые — до самых окон и еще выше, с испуганными, оторопелыми лицами застывших на пороге бедняков.

Милица была в Ючбунаре впервые. Она с удивлением смотрела вокруг. Все в этом новом пригороде, этом наскоро построенном поселке было отмечено печатью поспешности и вынужденности его возникновения. Всюду сколоченные из горбыля низенькие домики, разбитые по определенному плану кварталы, пустые улицы — прямые, но непроходимые. Плод безудержной спекуляции, Ючбунар возник стремительно, как гриб на болоте. Тысячи бедных, в частности еврейских семей, изгнанных из центра столицы в разгар ее обновления, были выброшены сюда со своими лачугами, лохмотьями, вонью, осуждены на прозябание и эпидемические болезни, вызванные сыростью почвы и миазмами воздуха, тлетворные тучи которых западный ветер, как невидимую заразу, постоянно нагоняет на столицу. София поторопилась обзавестись своим гетто.

Пролетка катилась по ровной мостовой. Налево и направо — все те же следы наводнения, стоячая вода, грязь; жалкие оборванные существа, анемичные, желтые лица с признаками золотухи, грязные еврейки и их ребятишки, сидящие на корточках на порогах у синеватых от вылитых помоев лужиц. Но озер, снесенных домов, плавающих в мутной воде маленьких утопленников — ничего этого не было.

На другом конце улицы толпился народ; были и пролетки.

— Туда! — приказал Иордо.

Пролетка понеслась.

Подъехали. Толпа стояла на мосту через Княжевскую реку и смотрела в воду.

Река, еще буйная и гневная, шумела высокими мутными волнами, но уже входила в берега, не угрожая больше жилищам ючбунарцев.

— Больше нигде нет воды? — спросила Милица одного из евреев.

— Нет, нет, сударыня, не бойтесь. Схлынула, слава богу, — ответил еврей, снимая перед ней рваную меховую шапку.

— Где же разрушенные дома?

— Разрушенных домов нет, — ответил еврей.

Он с восхищением смотрел на разрумянившееся от свежего ветерка красивое лицо Милицы.

— А дети утонувшие есть? — спросил Иордо.

— Нет, сударь, это напрасно говорят. Никто не пострадал. Вода быстро сошла.

Взгляд Милицы выразил недовольство,

— Твои новости высосаны из пальца, Иордо, — с досадой сказала она мужу.

— За что купил, за то и продаю, — возразил тот. — Раздули, из мухи слона сделали. Поезжай обратно! — сказал он извозчику.

И пролетка покатила назад меж двух рядов подмытых домишек, мимо заплеванных грязью лавчонок, мимо кучек нечистых смуглых евреев, встречая других туристов в пролетках, с таким же недоумением на лицах…

Милица сняла шляпку, крайне недовольная, крайне разочарованная, крайне сердитая. Стоило из-за этого бросать роман на самом интересном месте: перед дуэлью!.. Только зря раздразнили любопытство, растревожили.

Она опять взяла роман и принялась за чтение с трепещущим от прежнего волнения сердцем, чтоб поскорей узнать, спас ли свою жизнь среди новых грозных опасностей фантастический герой.

Перевод С. Коляджина

ОН МОЛОД, ПОЛОН СИЛ, ИНТЕЛЛИГЕНТЕН

Он молод, полон сил, интеллигентен.

Четыре раза он приходил ко мне.

Приходил по важному делу: просил моего ходатайства о назначении на службу. Он состоял на службе целых девять лет, но несколько месяцев тому назад его уволили. С каким удрученным видом этот молодой человек является ко мне — просить! Как он весь сникает, узнав, что мои старания не увенчались успехом! Когда он был у меня в последний раз, мне просто стало совестно; я почувствовал себя виноватым… Нет, так больше невмоготу, я буду вынужден в конце концов или захлопнуть перед ним дверь, или лишить его всякой надежды. Ни на одно, ни на другое у меня не хватает смелости. Он так несчастлив.