Россия и Европа-т.3 - Александр Янов

Леонтьеву все эти инфантильные мифы были смешны. Он не верил в неразрушимость первоэлемента - тот разрушался на глазах. Фундамент русского византизма неотвратимо разъедала «либераль­но-буржуазная» ржавчина. И ужас был в том, что разрушало его то самое священное для него самодержавие, без которого он не мог представить себе Россию. Поэтому руки у него были связаны. Он не мог просто восстать против режима, как Бакунин (или как Зюганов). Он должен был с режимом этим работать, заставить его каким-то образом изменить самоубийственную политику, принять предложен­ную им программу консервативной революции. И не половинчатой, на которую только и оказались способны бюрократы Александра III, а радикальной, так сказать, ревизантинизации России, т.е. полного - и необратимого - возвращения ее в средневековье.

Теперь задача Леонтьева может быть сформулирована очень конкретно. Ему предстояло убедить глубоко охранительное прави­тельство, для которого сама идея «революции» была синонимом катастрофы, в необходимости этой самой революции. Попробуйте прикинуть масштабы этой задачи, и вы тотчас убедитесь, что она и впрямь была головоломной.

А Леонтьев за нее взялся. И одно уже это свидетельствует, что как политический мыслитель он был на голову выше и Бакунина, и Достоевского (и своих сегодняшних толкователей). Прав Гаспарини, когда говорит, что «отвага его мысли была беспримерна даже для России, где люди вообще не робки»81. Разумеется, программа «ре­византинизации» включала и массу тривиальных, с точки зрения славянофильства второго призыва, лозунгов. Например: долой интеллигенцию! Ибо «гнилой Запад - да, гнилой, так и брызжет, так и смердит отовсюду, где только интеллигенция наша пробовала воца­ряться»82. Или: долой всеобщую грамотность и вообще просвеще­ние! Ибо «обязательная грамотность только тогда принесет хорошие

Gasparini Е. Ibid. Р. 68i.

Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. Спб., 1885-1886. т. 2. С. 13.

плоды, когда помещики, чиновники, учителя сделаются все еще гораздо более славянофилами, нежели они сделались под влиянием нигилизма, польского мятежа и европейской злобы»83.

Именно эти злосчастные декларации и сделали Леонтьева мише­нью критических залпов как либеральной прессы, так и полулибе­ральных обломков старого славянофильства. В пылу этой слишком легкой охоты просмотрели они, однако, вещи куда более существен­ные. Например то, как осторожно, но настойчиво пытался Леонтьев приучить правительство и публику к мысли о неотвратимости фео­дального и самодержавного социализма.«Иногда я думаю (объективно и беспристрастно предчувствую), что какой-нибудь русский царь, быть может, и недалекого будущего, станет во главе социалистического движения и организует его так, как Константин способствовал организации христианства... Но что значит организация? Организация означает принуждение, значит благоустроенный деспотизм, значит узаконение хронического посто­янного насилия над личной волей граждан»84.И снова: «Чувство моё пророчит мне, что Славянский Православ­ный Царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю»85. А для тех, кто все еще не понял, о чем речь, он добавлял: «Социализм есть фео­дализм будущего... То, что теперь крайняя революция станет охране­нием, орудием строгого принуждения, дисциплины, отчасти даже и рабством»86. ^

Вот здесь и пригодилась ему пропасть между Россией и Европой, то бишь между «славянским» и «двухосновным романо-германским культурно-историческим типом», вырытая Данилевским. Да, - поуча­ет Леонтьев свое туповатое правительство, - в Европе под социализ­мом понимают нечто совсем иное - страшное, нигилистическое. Но

Александров АЛ Цит. соч. С. 95.

Леонтьев К.Н. Письма к Губастову//Русское обозрение. 1B97. № 5. С. 400.

Там же. С. 417.

Леонтьев КН.Собр. соч. Т. 7. С. 500.

к нам-то какое это может иметь отношение? «То, что на Западе значит разрушение, у славян будет творческим созиданием»87. И рабством, конечно, и «хроническим постоянным насилием надличной волей граждан» - но и дисциплиной. И «орудием строгого принуждения». И возрождением «сословно-корпоративного строя». Одним словом, триумфом национального эгоизма или, чтобы уж совсем было понят­но, национал-социализмом. То есть как раз тем, для чего мы, как уве­рен был Леонтьев, рождены. Понимаете теперь, почему Розанов назвал его «более Ницше, чем сам Ницше»?

А теперь конкретное политическое пророчество о том, как мог бы осуществиться этот план построения национал-социалистической России. Мы уже говорили, что одних внутренних контрреформ, с точки зрения Леоньева, для этого недостаточно, что прежде нужен крутой внешнеполитический поворот, способный создать «новую почву, новые перспективы и совершенно непривычные сочетания». Говорили и о том, что России жизненно «необходим новый центр, новая культурная столица». И тогда уже могло зародиться в уме чита­теля подозрение: да уж не идет ли опять речь о том самом злополуч­ном Константинополе, о котором так отчаянно грезили и Бакунин, и Достоевский, и Тютчев? Что ж, и впрямь о нем, хотя Леонтьев никогда его Константинополем и не называл: «Таким поворотным пунктом для нас, русских, должно быть взятие Царьграда и заложение там основ новому культурно-государственному зданию».

Уже из этого очевидно, что речь здесь для Леонтьева не просто еще об одном, пусть и открывающем России ворота в Средиземно­морье, территориальном приобретении. И даже не просто о символе возрождения России. Для него здесь решающий элемент плана «ревизантинизации» страны, призванный заменить не только вялые и неэффективные внешнеполитические телодвижения правитель­ства, но и резко развернуть прочь от Европы всю культурно-полити­ческую ориентацию страны. «Скорая и несомненная (судя по обще­му положению политических дел) удачная война, - предсказывал он в 1882 году, - долженствующая разрешить восточный вопрос и утвердить Россию на Босфоре, даст нам сразу выход из нашего нрав­ственного и политического расстройства, который мы напрасно будем искать во внутренних переменах»88.

Вот что должно, согласно пророчеству Леонтьева, произойти дальше. «Само собою разумеется, что Царьград не может стать адми­нистративной столицей для Российской империи, подобно Петербургу. Он не должен даже быть частью или провинцией импе­рии. Великий мировой центр этот с прилегающими округами Фракией и Малой Азией должен лично принадлежать государю- императору (наподобие Финляндии или прежней Польши). Там само собою при подобном условии и начнутся те новые порядки, которые могут служить высшим объединяющим культурно-государственным примером для юоо-летней, несомненно уже уставшей и с 6i года заболевшей эмансипацией России»89.

Таким образом, архаический, «уставший» и «заболевший» византизм уступит место византизму новому. Старая Российская импе­рия станет лишь формой, лишь пустым сосудом, предназначенным вме­стить в себя вторую, ревизантинизированую Россию. Ибо «будуттогда две России, неразрывно связанные в лице государя; Россия-империя с административной столицей (в Киеве) и Россия - глава Великого Восточного Союза с новой культурной столицей на Босфоре»90.

Знай Леонтьев отечественную историю получше, он и сам бы, наверное, увидел, что изобрел уже изобретенное. А именно оприч­нину. Иван Грозный ведь тоже создал «две России, неразрывно свя­занные в лице государя». И одна из них тоже принадлежала лично царю. Та первая страшная попытка «византинизировать» страну обо­шлась ей непомерно дорого. Когда цена была подсчитана поздней- *

шими историками, оказалось, что она стоила жизни каждому десято­му россиянину. Впрочем, то было в реальной истории, а мы говорим всего лишь о несбывшемся пророчестве.

Но говоря о нем, читатель не должен упустить из виду знамена­тельный факт, что новая административная столица империи плани­руется вовсе не в чиновничьем Петербурге и даже не в славянофиль-

QQ

Там же. С. 422 (выделено автором).

Там же (выделено автором).

Там же. Т 5. С. 432 (выделено автором).

ской Москве, но в южной колыбели отечественного византизма. Это не оговорка (у Леонтьева оговорок не бывает), а важная часть все того же плана «ревизантинизации» страны. На самом деле Леонтьев непрочь вообще отдать Германии весь прибалтийский Северо-Запад, обменять, так сказать, Финский залив на Босфор. «Нет разумной жертвы, которой нельзя было бы принести Германии на бесполезном и отвратительном северо-западе нашем, лишь бы этой ценой купить себе спокойное господство на юго-востоке, полном будущности и неистощимых как вещественных, так и духовных богатств»91.