Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина - Рул Стеркс

У человека есть 360 сочленений, которые [примерно] соответствуют Небесному числу [количеству дней в году]. [Тела имеют] форму и структуру, кости и плоть, сообразные с плотностью Земли. У людей есть глаза и уши, которые, из-за чуткого слуха и острого зрения, уподобляются Солнцу и Луне. Тело располагает отверстиями и порами, артериями и венами, которые похожи на реки и долины. Сердце вмещает в себя переживания печали и радости, наслаждения и гнева, которые подобны духовной ци самого Неба. ‹…› Все эти примеры ясно показывают, что люди отличны от других живых существ и что они едины с Небом и Землей. Вот почему человеческая голова, округлая и наклоненная, по виду своему подобна Небесному своду; волосы… подобны звездам и планетам; глаза и уши, с боков и спереди, подобны Солнцу и Луне, нос и рот, вдыхающие и выдыхающие, подобны ветру и ци; грудь и сердце, постигающие и знающие, подобны духовному просветлению; живот и мочевой пузырь, наполняющиеся и опустошающиеся, подобны десяти тысячам вещей («Чуньцю фаньлу», 56.1)[118].

Тело не только изображается по образу и подобию космоса — телесные функции считаются гармонирующими с космическими силами. Без космоса нет тела.

Китайцы зачастую описывали телесную целостность в политических терминах, моделируя тела по лекалам, заимствованным из государственной и экономической жизни. Говорилось, например, что тело устроено как хорошо отлаженная империя, а государство работает как тело. Ци течет по телесным сосудам, как товары перевозятся по рекам. Некоторые медицинские термины, описывающие сеть сосудов и органов, заимствуются из словаря ирригационного дела и управления водными ресурсами: в теоретических описаниях сосудов фигурируют стоки, канавы, проходы и устранение засоров. В свою очередь, государственная и управленческая деятельность описывается с помощью неисчислимого разнообразия медицинских и физиологических метафор. В мире, где под достойным правлением подразумевалось сдерживание беспорядка и восстановление равновесия и гармонии, правители уподоблялись врачам — управление телом и управление государством основаны на одних и тех же принципах («Люйши чуньцю», 17).

Таким образом, физическое тело и политическое тело мыслятся в режиме аналогий: министры служат государям, как зубы служат языку, не кусая его; правитель — голова, а министры — руки и ноги; неспособность вершить власть сравнивается с закупоркой жизненно важных сосудов; таланты и способности чиновников похожи на иглы и лекарства, которыми лечат страну; подобно хорошему врачу, который знает, когда болезнь опасна, а когда нет, хороший правитель знает, какие его действия приведут к успеху, а какие — к провалу; владыка избавляет государство от вредоносных элементов, словно врач, вскрывающий нарыв; болезнь есть недуг тела, а смута есть недуг государства; засухи, наводнения и прочие стихийные бедствия — это вредоносные пары, разрушающие государство; и так далее. Конечно, медицинские образы фигурировали в политических рассуждениях не только в Китае — так, римский философ Сенека говорил, что причину болезни надо искать не в теле, а в том месте, где это тело обитает, но при общей склонности китайцев мыслить по аналогии метафора политического тела кажется особенно устойчивой. Иначе говоря, древние китайцы не только проецировали на человеческие тела особенности физических ландшафтов, но и само телесное устройство уподобляли властно-бюрократическому миру, сравнивая важнейшие органы, отвечающие за потоки ци, то с государственными складами, то с надзирающим за порядком чиновничеством.

Илл. 7.2. Бянь Цюэ, легендарный изобретатель иглоукалывания. Фрагмент чернильного отпечатка с рельефа гробницы эпохи Восточной Хань, провинция Шаньдун

Самый известный легендарный врач Китая — Бянь Цюэ (китайский Гиппократ), которого изображали на барельефах эпохи Хань в виде крылатого существа с каменной иглой в руке (см. илл. 7.2). Китайские историки медицины до сих пор спорят, был ли он реальной фигурой. Впрочем, невзирая на то, что жизнь его покрыта завесой тайны, китайские учителя философии и придворные ораторы с готовностью апеллировали к великому медику в политических дискуссиях. Это не удивительно: человеческое тело и специалисты, слывшие его знатоками, предоставляли отличный материал как для моральных наставлений, так и для политической критики. Это хорошо видно из следующей истории — одной из многих, — где фигурирует Бянь Цюэ, врач-политик:

Когда великий врач Бянь Цюэ посещал У, правителя царства Цинь, тот показал ему карбункул у себя на лице. Бянь Цюэ предложил удалить его. «Карбункул вашего величества слишком близко от уха и глаза, — забеспокоились советники. — Если врач не остановится вовремя, удаляя его, то ваше величество может утратить слух или ослепнуть на один глаз!» Тогда правитель отослал врача. Бянь Цюэ пришел в ярость. Он отшвырнул свой кремневый ланцет и сказал: «Ваше величество приняло решение [провести операцию], посоветовавшись с человеком, который кое-что понимает [в медицине], а теперь же вы отменяете его по совету тех, кто ничего в медицинских делах не смыслит! Если государство Цинь управляется таким же образом, то страна погибнет от первого же вашего деяния» («Чжаньго цэ», Цинь, 65)[119].

Флора и фауна

В своей знаменитой работе «Искушение Запада» Андре Мальро приводит вымышленную переписку между молодым французом, путешествующим по Китаю в 1920-х гг., и его китайским другом, который в то же самое время ездит по Европе. В одном из посланий Лин, китайский юноша, пишет своему европейскому корреспонденту о принципах китайского искусства и эстетики:

Идея биологического вида для вас [европейцев] скорее абстрактна: она дает возможность классификации, это средство обретения знания. Но для нас [китайцев] она тесно связана с чувственным восприятием. ‹…› Когда я говорю «кошка», в моем сознании всплывают не зрительные контуры кошки, но образ тех неповторимо плавных и бесшумных движений, которые характерны для кошек. Вы определяете виды по их очертаниям, но такое определение применимо только в абсолютном спокойствии смерти. Понятие вида нельзя определить с точностью, как нельзя определить стиль, но при этом стиль можно выработать, а вот восприятие биологического вида всегда будет основываться на допущениях.

Пытаясь понять природу, придуманный Мальро представитель Запада стремится описать ее, классифицировать и разделить на виды по формальным характеристикам. Для западного ума важны очертания, контуры, идентичность (у четвероногого должны быть четыре ноги; дельфин — млекопитающее, а не рыба; помидор — фрукт, а не овощ). Китайский же наблюдатель, по контрасту, глядя на животных и на растения, интересуется движениями и изменениями, совершаемыми и переживаемыми ими. Воображение художника подстраивается под естественный образ, который им запечатлевается, не превращая его в объект, обособленный от субъектности его творца. Изображение становится продолжением руки и кисти. Предмет и объект сливаются, художник и