Невеста против - Лика Вансловович

— Вы хорошо знакомы с графиней, герцог? — спросил он.

— Достаточно близко, — сдерживая раздражение, отозвался я.

— Что ж, тогда я рискну признаться вам! Вероятнее всего, что графиня презирает меня и опасается, но я не представляю для нее никакой угрозы, никогда не желал ей зла и очень хочу искупить свою вину! — наконец выпалил он и поспешно направился вон.

«Не представляет угрозы, но хочет искупить вину? Что он несет?» — я злюсь, и, схватив Робера за руку, разворачиваю лицом к себе.

— Объяснитесь! — требую, прорычав сквозь зубы всего одно слово. Этот день кажется мне по-настоящему долгим и невыносимым.

— Понимаете, я многие годы был семейным врачом князя Строгонова… — помявшись, заговорил Робер.

Перед моим мысленным взором снова возник жуткий образ белоснежной бархатной кожи, изуродованной старыми и совсем свежими шрамами. Я снова почувствовал тошнотворное чувство раскаяния, а руки сами собой сжались в кулаки.

— Ее отец всегда был очень жесток к своим детям, особенно к Риане: уж больно упрямой и смелой она была, не умела уступать и не терпела несправедливости, слишком рьяно защищала сестру… — он тяжело вздохнул и опустил глаза. — Я так много раз исправлял последствия его чудовищной грубости, что они стали преследовать меня в кошмарах. — Раньше она умоляла меня помочь, рассказать о том, что он делает, спасти их с сестрой… Но я не мог, я был уверен, что мое вмешательство ничего не изменит, но потопит меня, а девочки окажутся в еще большей беде! — он замолчал, хотя я по глазам видел, как много ему хочется рассказать, выливая свое раскаяние и вину на меня.

Злость так знакомо и привычно затопила мое сердце, я ненавидел этого слабака-докторишку, ее отца-изверга и саму Риану, потому что она, как заноза, все глубже забиралась под кожу, вызывала неприятное жжение и воспаление. Это все не должно было зайти так далеко!

— Довольно россказней! Мы теряем время! Я обязательно выслушаю вас, мисье, но после… — награждаю его тяжелым взглядом и позволяю следовать за мной.

Я вытрясу душу из этого труса и узнаю все, что ему известно, и только после этого отпущу! Знать бы еще …зачем мне это? Какое мне дело до судьбы этой девчонки? Почему мне так важно узнать больше и докопаться до истины? На самом деле я знаю, в чем дело, но не желаю признавать этого! Увы, но я все еще помню каждый раз, когда отвергал грязные сплетни о своей жене и верил ее словам. Каждый гребанный раз, когда мне пытались раскрыть глаза, я предпочитал наступить на собственную гордость и доверять любимой женщине. А потом она превратила меня в посмешище, и все, сказанное о ней прежде, оказалось правдой!

С такой же легкостью, с какой когда-то я отринул правду об истинной сущности Амалии, я принял за чистую монету все, что говорили о Риане… и, кажется, в очередной раз ошибся…

Супруга снова напомнила о себе скверным заливистым смехом. Ее рука, как и прежде, доверчиво покоилась в моей, а веселые, искрящиеся задором глаза смотрели на меня неотрывно.

«Ты ведь любишь меня, Олли, не правда ли? Скажи, что любишь, и я буду знать, что я самая счастливая женщина на свете!» — ласково просит она, вдруг становясь серьезной и чуточку взволнованной.

«Люблю!» — не слишком многословно отзываюсь в ответ, но она и без этого знает, как сильно я околдован и порабощен ею.

Она касается ладонью моей щеки, встает на носочки и тянется к моим губам. Я склоняюсь к ее лицу, мне не терпится почувствовать ее вкус, сжать тонкий стан и притянуть к себе настолько близко, насколько это вообще возможно.

«Какое убожество!» — восхищенно говорит Амалия мне в губы и с упоением смеется, еще громче и задорнее.

«Может, полюбишь кого-нибудь еще?» — сумасшедший смех эхом отзывается в мыслях, но яд не проникает так глубоко, как прежде…

«Как жаль, что ты мертва! Клянусь, что смог бы задушить тебя, утопить или пристрелить, все также любя и обожая, дорогая! Но… даже смерть ты предпочла принять из рук другого…»

Я освобождаюсь от темных мыслей, лишь завидев дверь собственных покоев, хватаюсь за ручку и оборачиваюсь:

— Я рассчитываю на вас, мисье Робер! — строго напоминаю ему перед тем, как войти в спальню.

Риана по-прежнему была в постели, она снова пыталась подавить приступ кашля, лицо ее было бледно, а губы казались синими, она тяжело и часто дышала и жмурилась от боли. Эрик сидел с краю — держал ее ладонь в своих руках. Я с трудом подавил желание вырвать племяннику руки и вышвырнуть его за дверь: он не делает ничего предосудительного, а графиня Богданова вовсе не моя собственность!

Робер тут же поспешил к пациентке. Стоило доктору приблизиться, и несколько растерянное и затуманенное недомоганием выражение лица девушки изменилось. Страх и гнев, отчаяние и нежелание сдаваться отчетливо читались в ее глазах. Я следил взглядом за графиней и поведением лекаря, наблюдал за его лицом, за каждым движением и сказанным словом. Отчего-то мне казалось, что есть еще что-то, чего Робер пока не решился мне сказать и до чего я непременно докопаюсь!

— Не прикасайтесь ко мне, мисье Робер! — хрипло произнесла Риана, крепче — прижимая к груди одеяло.

— Графиня, прошу Вас! Я никогда не желал вам зла! Я хочу лишь помочь! — печально ответил доктор.

— Нет! — качая головой, твердила Риана.

— Черт возьми, Оливер! Почему ты не привел кого-нибудь еще, вместо этого…? — решился высказаться дорогой племянничек.

— Потому что прямо сейчас у нас нет на это времени и потому что никто не посмеет навредить графине в моем доме! Разве ты еще не знаешь, что со мной лучше иметь дружбу, чем быть врагами, Эрик? Думаю, господин Робер ни