Мой отец генерал (сборник) - Наталия Слюсарева

– Ну, – вздохнул батюшка, – будет считаться, что вы свои венцы растеряли.

– Растеряли?..

На секунду я взвесила сие понятие в воздухе, согласилась и приняла его на грудь.

– Растеряли, – произнесла я почти громко вслух, перепрыгивая через лужи на обратном пути. – Растеряли венцы. И все. – Мало ли я сколько в жизни всего теряла. В сущности, я была довольна походом в патриархию.

Мой второй муж, который, как говорят, дан от людей, потому что тот, который от Бога, не пил и не курил, был очень хорош собой. У него была замечательная линия головы, особенно от виска к подбородку. Даже один весьма известный фотограф заметил, что у него чудо какое изобразительное лицо. Он, правда, никогда не мог самостоятельно взять себе ложку из кухонного шкафчика, а так и смотрел молча в тарелку, где в центре озерца из зеленых щей, бросив якорь, стояло бело-желтое яйцо. Однажды я специально не подала прибор, решив посмотреть: совершится ли какое-либо действие с его стороны? Ничего не произошло. Он смотрел в тарелку, будучи ничем, казалось, не обеспокоен. Не помню, на какой минуте, не выдержав, я подсунула ему под руку ложку. «Ешь!!!» – отдала я приказ по армии.

Скажу в его защиту, он всегда охотно выносил мусорные ведра. Конечно, мой красивый муж с аристократическими корнями совсем не должен был забивать гвозди, не думаю, что он знал даже, с какой стороны это делается. Его бытовая беспомощность была довольно милой. Спасибо той же армии, которая обучила его самостоятельно стирать носки, так что мне никогда не приходилось делать этого. Но это, пожалуй, и все.

Я любила его, а он любил меня. Так что я даже однажды произнесла вслух, возможно, и сглазила: «Знаешь, я так счастлива за тобой!» Имея в виду, что за ним как за мужем. В какой-то степени за стеной. Но наш домик Наф-Нафа не устоял. Между нами встал в свою вертикаль третий. Чужой. И все рухнуло. До этого он долго, почти год, дремал, свернувшись зелеными кольцами, даже не выжидая, зная, что непобедим. Он дремал, поигрывая хвостом, давая нам возможность забыться и восклицать: «Ох, как же мы счастливы!» Он смотрел на меня своими подслеповатыми глазками с витража, встречая в холле наркологического отделения. Направо – наркоманы. Налево – алкоголики. Мужа уводили налево. И в первые дни рекомендовали приносить больше минеральной воды, потому что он спит и отдыхает.

Бедный, бедный Кока. Мне было жаль его. Сорвался. С кем не бывает. Надо будет написать ему ободряющую записку. Я напишу ему: «Милый Фодя....» Такие мы придумали себе имена, парочке счастливых зайцев. Заяц, муж, с газетой «Советский спорт» на диване – Фодя, и зайчиха в клетчатом фартучке на кухне – Падя. «Милый Фодя, ты, наверное, сидишь на койке, свесив уши и опустив лапы, так вот, совсем не надо так сидеть, а напротив – приободриться. Все будет хорошо».

– Не забудь, пожалуйста, в следующий раз пару пачек «Уинстон». – Фодин голос в трубке был уже не таким глухо-безжизненным. Жизнь продолжалась.

На какой-то очередной срыв в году я апатично смотрела в выщипанные бровки заведующей наркологическим отделением.

– Знаете, – с оттенком гордости рассказывала мне ладно подкрашенная заведующая, – наше отделение – одно из лучших. У нас все известные лежали, и не по одному разу. Высоцкий, Шукшин...

– Ну вот, – не отчаивалась я. – Известные.

Не все было так плохо в отделении, где лежал Фодя. Последний раз он нашел даже там работу. Мужик, его сосед по койке слева, когда очнулся после капельницы, так проникся к мужу за его действительно лучшие качества: негрубость, начитанность, футбольную осведомленность, – что тут же предложил ему должность менеджера по продаже обрезной – или не обрезной? – доски из дуба и ясеня в своей строительной фирме. И затопив, не без моего участия, наш семейный баркас, он вступил рабом на галеру. И мне казалось, он стал счастливее, как был когда-то на казарменной койке. Им командовал старшина, самому ему ничего не надо было решать, и его лиселя провисали ровно настолько, чтобы плыть по течению.

ЧТЕНИЯ

Разобрали крышу, и этого расслабленного, на веревках, на его же постели, спустили Христу прямо на колени. И Христос сказал ему: «Возьми свой одр и иди», – и тот пошел. А в этих маленьких глинобитных домиках вообще окон не было. Было темно, жарко и еще битком набито народу, потому что эти родственники или те, кто нес того расслабленного, не смогли внутрь пробиться, но и не отступили – на крышу полезли. Но вот что интересно: когда они эту крышу разобрали (нанесли, между прочим, вред хозяину мазанки), то в комнатку хлынул свет. Свет вещественный и тот самый, фаворский, из сердец их, ратующих о помощи. И вышло так, что лучи их малых зерцал отразились от главного зерцала Бога – и реакция произошла. И расслабленный пошел.

«Из алтаря выхожу с трудом на малый вынос...» – отец Димитрий хочет сказать, как трудно ему выйти в мир, а не пребывать все время с Богом. Как он свидетельствует: «Священник Иоанн Шанхайский после литургии еще час-полтора оставался в алтаре... медлил». И отец Димитрий хочет медлить, но надо выходить.

Матушка стоит в сторонке, беременная, как рождественская елочка. Скоро еще один веселый шарик закрутится на ее веточках.

«Чтения в трапезной по четвергам – ни с чем не сравнимые» – это он так обычно говорит в конце проповеди. «Не забудьте про четверг, на этой неделе состоятся наши душеспасительные, ни с чем не сравнимые чтения». В шутку, конечно.

И мне – в мир.

В Англии – во времена Шекспира, в эпоху Возрождения – люди обладали удивительно развитым чувством колорита. Одна торговая фирма разослала список товаров, где были перечислены семьдесят четыре цвета. Один только серый цвет, который на языке символов означал: уныние, ошибка, обман, бедность, нагота, – имел названия: «цвет пепла», «цвет трубочиста», «крысиный», «жемчужный», «серый нищенский», «серый джентльменский».

И не «джентльменский» вовсе, а самый нищенский заполз и держит в плену. Если просто уныние, справляешься, а когда с тревогой... С тревогой – плохо.

Нет! Нельзя долго думать о плохом, нехорошо. Надо себе помогать и миру. Со слов нашего иерея: «Мир сам себя не может преобразить. Человек – единственный, кто может и призван к этому». Можно даже и до фаворского света самому дойти, если очень постараться. Вот я и подумаю, будто мне хорошо, несмотря на то что и день световой короткий, и ждут меня вялые ритмы жизни, как их обозвал Антониони, и наши продули в футболе. Последнее, впрочем, ожидаемо. А я возьму и сделаю усилие, подумаю: «Мне – хорошо, и миру хорошо».

Даже вторая из главных заповедей – «возлюби ближнего» – начинается с глагола «возлюби», то есть давай работай любовью. А не так, что ты в зипун завернулся, отвернулся на своей телеге, только меня не трогайте, мне не звоните, и правит кто-то за тебя туда, где все одно знаешь, что пропадешь. «Как прямо ехати – живу не бывати, нет пути ни прохожему, ни проезжему, ни пролетному...»

Отличная история, когда Христос, опустив голову вниз, чертит палочкой по песку, а к Нему подводят блудницу. «Пусть первый бросит в нее камень, кто сам без греха». Чудесная – о Петре, который пошел по воде за Христом, но засомневался и стал тонуть, и слова протягивающего ему руку: «Горе сомневающемуся, ибо он подобен пене морской». Но более других мне нравится притча, когда самаритянка буквально вырвала для себя излечение, самовольно прикоснувшись к Его хитону. И Он ведь сказал ей, что находится здесь для иудеев, то есть для Своего народа. «Но и собаки кормятся крохами со стола хозяев». – «Вера твоя....» Замечательно, как этой дерзостью она удивила Господа, и Ему ничего не оставалось, как подтвердить ее выбор.

Купила я себе ранней весной имбирный корень и начала употреблять его в пищу. Весной организм слабеет. А имбирь убивает микробы, чистит кровь – все про его лечебные свойства знают, и подруги подтвердили. Имбирный корень, который я принесла с рынка, был очень похож на картофельный клубень, такой же серый и невзрачный. Идут весенние дни. Режу я ему бока и тоненькими ломтиками употребляю в пищу. И вдруг в один прекрасный день, как говорится в сказках, только я отрезала от него кусочек и положила в рот, как заметила неожиданно для себя, что от моих действий он не уменьшается, а, напротив, как бы увеличивается. На его противоположном боку появился какой-то холмик, бугорок, почечка некая образовалась, и из нее зелененький язычок торчит. Изумилась я. То есть мой корень имбирный, для здоровья полезный, который я с одного бока ем, с другого растет и дает побег.

Взяла я тогда розеточку из тех, что под варенье, налила в нее немного воды, определила туда клубень, поставила на подоконник и жду, что будет. И корень имбирный пока не ем, хотя по асфальту свинцовые дожди шлепают и вокруг много простуженных. Через два-три дня достаю розеточку и внимательно клубень разглядываю, и точно: язычок зеленый подрос и даже как будто поправился. Так я этому событию вдруг обрадовалась «Ах, ты, – думаю, – мой лапатотенька!..» И мне уже захотелось ему и пальто прикупить. Подхватила я его под мышки и отнесла в свой палисадник на балкон и определила к цветам. И напутствие еще дала. «Живи, – говорю, – процветай!» Вот так, был кашей, а стал товарищем. Ну разве не его вера спасла его. Его едят, а он с другого бока имеет дерзость зеленеть. И ведь остановил он мой ножичек. А про то, что я могу заболеть, я и думать забыла. Удивило меня чудо жизни, и сил во мне от этого намного больше прибавилось.