Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств) - Александр Юрьевич Сегень

— Представляете? Постоянно что-то ломается во время показов. Может, это призрак бывшего садовника императорского Зимнего сада недоволен и пакостит? Как вы думаете?

— Призраки, они такие, — обтекаемо ответил управделами Совнаркома.

— Вот у нас в Гори был случай, — продолжил Иосиф Виссарионович, и Иван Григорьевич с удовольствием отметил, что уже пришелся ко двору. — Девушка по имени Гела влюбилась в парня по имени Ладо, а он предпочел другую девушку — Нино. Гела от горя бросилась со скалы, ее похоронили. Но на свадьбе многие видели ее призрак, а главное — вся еда оказалась горькой, будто желчь добавили, а вино превратилось в уксус. Это мне покойная мама рассказывала. Что скажете?

— Мамам надо верить, даже если они рассказывают небылицы, — с обаятельной улыбкой ответил Иван Григорьевич. Тут вернулся Дукельский, и начался показ картины Жюльена Дювивье, французского кинорежиссера, всего на один год залетевшего в Голливуд, чтобы снять эту ленту. Сталин сидел на своем законном месте в центре первого ряда, справа от него — дочь Света, слева — Ворошилов, во втором ряду прямо за спиной у Хозяина устроился Молотов, слева от Молотова — Дукельский, а Большаков сидел справа, весьма удобное расположение: он видел ухо и щеку вождя, а когда Сталин поворачивался в его сторону, глаза главного зрителя посверкивали в темноте, и Иван Григорьевич мгновенно определял эмоцию и угадывал, какую бросить реплику. А Сталин именно вправо постоянно поворачивал голову — к тринадцатилетней дочурке или к Большакову. Дочка была слегка сонная, то и дело зевала, но продолжала смотреть и даже болтать ногами, иногда смеялась, иногда фыркала. «Девушку с характером» в целом одобрила, а теперь и вовсе смотрела на экран, как завороженная. Подыграть эмоциям отца и дочки — и успех, Ванюша, у тебя в кармане!

— Штраус, работающий в банке, но вместо финансового отчета пишущий ноты вальса. Хорошее введение зрителя в образ главного героя, — сказал Большаков Молотову, чтобы слышал и Сталин.

Уволенный Штраус мелом рисует на вывеске коммерческого банка скрипичный ключ.

— Молодец! — усмехнулась Светлана.

Штраус весело объявляет своей невесте Польди, что отныне он будет заниматься тем, чем хочет, не служить в унылом банке, а писать музыку. Это ли не знак, что отныне Большаков не будет служить в унылом Управлении делами Совнаркома, а станет заведовать киноискусством?

— Как эта Польди его называет? Джани? — спросил Сталин, оборачиваясь налево и потом направо. Закадровый перевод, явно сделанный наспех, не везде отличался внятностью.

— Черт ее знает, — пожал плечами Дукельский.

— Я тоже не знаю, — отозвался Молотов, будто был чертом.

Вот еще один шанс выстрелить!

— Шани, — сказал Иван Григорьевич. — Детское прозвище Иоганна Штрауса. Шани. Его и всю жизнь все близкие так звали. Как вас Сосо или Коба.

Оценил! Повернулся на сто градусов и глянул уважительно, как бы говоря: ого, да ты, братец, знаток!

Когда владелец казино фыркнул, что не слыхал такой фамилии Штраус, Иван Григорьевич сказал Молотову:

— Как же так? У него же отец был знаменитым на всю Вену композитором. Марш Радецкого.

Записка В. М. Молотова в Политбюро ЦК ВКП(б) о выдаче повышенной оплаты кинорежиссерам и кинооператорам и премии артисту Б. В. Щукину за постановку кинокартин «Ленин в 1918 году», «Щорс», «Человек с ружьем». (Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 марта 1939 г.) 21 марта 1939

Подлинник. Машинописный текст. Подписи — автографы В. М. Молотова, Л. М. Кагановича. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 163. Д. 1219. Л. 69]

И Сталин услышал, кивнул. Когда появилась певица Карла Доннер, Большаков отпустил реплику:

— Жалкая подделка под нашу Орлову.

Сталин повернулся и бросил ему улыбку. Когда Штраус и Карла едут по утреннему Венскому лесу и композитор, соединяя пастушеские рожки, пение птиц и стук копыт лошади, сочиняет вальс «Сказки Венского леса», Большаков восхитился:

— Изумительная сцена!

И Сталин вообще развернулся в его сторону:

— Что правда, то правда!

С этого эпизода главный зритель смотрел картину, затаив дыхание, Большакова раздражало пискливое пение Карлы Доннер, но тут он решил воздержаться от реплик, мало ли. Он видел, как Сталин переживает за бедную Польди, которой изменяет муж. И Польди ему явно нравится. Ближе к развязке богатый покровитель Карлы приходит к жене Штрауса и утверждает, что за любовь надо бороться, он и Польди одинаково страдают от измен тех, кого они оба любят.

— Вот здесь им бы и сойтись, — тихо произнес Большаков.

— Это был бы хороший ход, — не оглядываясь, отозвался Сталин, а Иван Григорьевич радостно отметил про себя: еще одно попадание!

Когда просмотр закончился, все, видя, как растроган главный зритель, принялись расхваливать картину, все переживали за любящую и мудрую Польди, своей любовью сумевшую вернуть мужа.

— Великолепно показан творческий процесс, — подметил Большаков. — А то все снимают про личную жизнь великих творцов, а как они творят, остается на обочине сюжета.

— Весьма точное наблюдение, — снова оценил Сталин. — А как вы думаете, насколько авторы придерживались правды факта?

— Полагаю, очень мало придерживались, — ответил Большаков.

— А подготовьте мне справку на сей счет. Принесите сюда же на следующий сеанс. Товарищ Молотов вас известит когда.

Все, он попал! Попал в свою струю! Но можно и еще добавить:

— Хорошо, товарищ Сталин. И разрешите, я на пробу своего киномеханика приведу. Исключительный виртуоз. И вдобавок изумительно разбирается в кинематографе.

— Как фамилия?

— Ганьшин.

— Ну ладно, приведите. Посмотрим, будет ли у него ломаться аппаратура.

Та-ра-ра-ра-ра, плям-плям, плям-плям, та-ра-ра-ра-ра, плям-плям, плям-плям, — чирикало и курлыкало в душе у Ивана Григорьевича вальсом «Сказки Венского леса», когда он покидал Кремль и по слякотной мартовской ночи шел пешком до самого дома.

Уже на следующий день он отправился в Ленинку, набрал десятки книг о Штраусе, составил полное сравнение фактической жизни композитора с тем, что показано в фильме, и нетерпеливо ждал новой встречи с главным зрителем.

В эти дни его потрясли одобренные Политбюро премии для отличившихся деятелей кино: Ромму за «Ленина в 1918 году» и Довженко за «Щорса» — по сто тысяч рублей! И это при том, что рабочий в Москве получал не больше четырехсот рублей в месяц, а сам Большаков на своей хлебной должности имел в месяц полторы тысячи. Мясо стоило семь рублей килограмм, масло — шестнадцать, рис — шесть, а бутылка водки — десятку. На сто тысяч Ромм и Довженко могли купить десять тысяч бутылок! Или отгрохать себе квартиру в позолоте. Другие режиссеры и актеры тоже получили немалые премии. Юткевич за «Человека с ружьем» — семьдесят пять тысяч, Щукин за роль Ленина — двадцать и так далее. Неплохо зажили наши киношники! Эйзенштейну без