Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры - Олег Хлевнюк

В вину старым руководителям были поставлены также многочисленные злоупотребления властью. По мере нарастания новой волны террора в печати усиливалась антибюрократическая пропагандистская кампания. Многие руководители обвинялись в нарушении законов, в перерождении, бездушном отношении к людям, в подавлении критики, поощрении подхалимов и создании местных культов. Все эти мотивы получили дальнейшее развитие на февраль — ско-мартовском пленуме. Особой критике подверглись на пленуме секретари Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) Б. П. Шеболдаев и Киевского обкома П. П. Постышев[772], в том числе за поощрение подхалимства и создание собственных культов. Однако в той или иной мере аналогичные претензии были предъявлены руководителям почти всех крупнейших организаций. Один из ближайших помощников Сталина, редактор «Правды» Л. 3. Мехлис, посвятил критике секретарей обкомов практически все свое выступление. Используя многочисленные примеры из публикаций местных газет, он обрушился на процветающее «подхалимство и вождизм». В Горьковском крае, говорил Мехлис, издавалась газета «За выполнение указаний тов. Прамнэка», причем крайком прекратил ее издание только после резкой критики со страниц «Правды». Газета «Челябинский рабочий» напечатала рапорт, который заканчивался словами: «Да здравствует руководитель челябинских большевиков тов. Рындин!». В поощрении местничества и подхалимства Мехлис обвинил секретаря Свердловского обкома И. Д. Кабакова и других[773].

Как правило, подвергшиеся критике руководители со временем объявлялись врагами народа. На них списывалась вся ответственность за предыдущие беззакония, насилие, экономические провалы, небывалые тяготы народной жизни.

Лучшим способом укрепления режима, судя по всему, Сталин считал выдвижение молодых руководителей. Они были лучше образованы, энергичны, свободны от комплекса революционных заслуг и ответственности за преступления и насилия периода «великого перелома». Их жизненный опыт и быстрая карьера служили лучшей гарантией преданности вождю. Именно из его рук они получили должности, именно с ним связывали надежды на дальнейшую успешную карьеру. Причем ситуация складывалась таким образом, что ротация кадров в конце 1930-х годов становилась не просто реально возможной, но и необходимой. Специально изучавшая этот вопрос Ш. Фитцпатрик показала, что массовое выдвижение и подготовка новых «пролетарских кадров» в конце 1920-х — начале 1930-х годов создало «потенциальную проблему: выдвиженцы, более квалифицированные, чем старые кадры, были в среднем всего на десять лет моложе их. При естественном ходе вещей они, вероятно, должны были ждать долгие годы, прежде чем получить руководящие должности»[774]. Судя по выступлению Сталина на февральско-мартовском пленуме, он осознавал эту проблему: «Людей способных, людей талантливых у нас десятки тысяч. Надо только их знать и вовремя выдвигать, чтобы они не перестаивали на старом месте и не начинали гнить»[775].

Конечно, для выдвижения новых чиновников, вовсе не обязательно было убивать старых. Но, как любой диктатор, Сталин предпочитал уничтожать обиженных соратников, подозревая, что в критический момент они способны объединиться и припомнить вождю старые обиды. Опальные руководители не уходили при Сталине на пенсию, и это заставляло тех, кому посчастливилось уцелеть, с двойной энергией и старанием доказать свою необходимость и преданность.

Хотя репрессии в значительной мере затронули советскую «номенклатуру», подавляющее большинство жертв собственно «большого террора», массовых операций, проводившихся в августе 1937 — ноябре 1938 г., составляли рядовые граждане страны, прежде всего те, кто входил в различные категории «подозрительных». Признаки подготовки этого перехода от арестов оппозиционеров и «номенклатурных» кадров к репрессиям против более широкого круга «групп риска» проявились, по крайней мере, с начала 1937 г.

Особую проблему для руководства страны с середины 1930-х годов, как уже говорилось в предыдущей главе, составляли бывшие «раскулаченные». Часть из них бежала из своих деревень в период сплошной коллективизации начала 1930-х годов в города и на стройки. Часть попала в ссылку и оставалась в ней, поскольку власти всеми силами препятствовали освобождению «кулаков». Часть бежала из ссылки и оседала на промышленных предприятиях. Некоторое время власти сквозь пальцы смотрели на этот процесс, так как в промышленности наблюдался дефицит рабочих рук. Некоторые из крестьян, в свое время бежавшие от «раскулачивания», выждав, возвращались в родные места и даже заявляли права на конфискованное имущество. Кое-где им удавалось не только возвратить часть имущества, но и восстановить свое прежнее влияние в деревенском обществе, познавшем прелести руководства новых советских мироедов. Все это создавало в деревне новый клубок противоречий: между государством и восстановленными в правах «кулаками», между «кулаками» и новыми деревенскими начальниками, многие из которых отличились в свое время на поприще «раскулачивания», между «кулаками» и колхозниками, владевшими их собственностью и т. д.[776]

В 1937 г. все более отчетливым становилось намерение властей разрубить этот «кулацкий» узел при помощи террора. На февраль-ско-мартовском пленуме речь шла исключительно о репрессиях против «кулаков». Секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р. И. Эйхе заявил на пленуме, что среди большого количества сосланных в свое время «кулаков» в крае осталась «немалая группа заядлых врагов, которые будут пытаться всеми мерами продолжать борьбу […]»[777]. Секретарь Свердловского обкома И. Д. Кабаков жаловался, что период бурного промышленного строительства в годы первой пятилетки, совпавший с массовым раскулачиванием, «открыл большие щели для притока» на предприятия в города «чуждых элементов»[778]. Об опасности, которую якобы представляли «кулаки», вернувшиеся из заключения и ссылки, говорил также секретарь партийной организации Туркмении Я. А. Попок: «Большое количество кулаков прошло через Соловки и другие лагеря и сейчас в качестве “честных” тружеников возвращаются обратно, требуют наделения их землей, предъявляют всякие требования, идут в колхоз и требуют приема в колхозы»[779] Как показали последующие события, бывшие «кулаки» были первостепенной целью карательных акций 1937–1938 гг.

При обсуждении на пленуме вопросов подготовки к выборам на основе новой Конституции особенно много говорилось об угрозе, которую якобы представляют для советской власти миллионы верующих и особенно активисты и руководители церковных организаций. Руководитель «Союза воинствующих безбожников» Е. М. Ярославский, например, заявил, что в СССР насчитывалось около 39 тыс. зарегистрированных религиозных сообществ (примерно около одного миллиона активистов), которые он охарактеризовал как «организацию для подготовки антисоветских выборов по всей стране». Помимо зарегистрированных, признал Ярославский, существует большое количество подпольных сект. Очень большим, как показали итоги переписи населения 1937 г., было общее количество верующих в стране. Ярославский не привел итоговые данные переписи (ссылаясь на их отсутствие), но в качестве примера назвал цифры по двум районам Саратовской области: Черкасскому — 78,9 % и Баландинскому — 52,2 % верующих среди населения. «А ведь есть районы еще похуже, т. е. с еще большим числом верующих», — заявил Ярославский[780]. Большое количество председателей колхозов, по словам Ярославского, являлись одновременно церковными старостами[781].

Словно соревнуясь, выступавшие на пленуме партийные функционеры указывали все новые адреса для чисток. Секретарь ЦК компартии Грузии Л. П. Берия сообщил, что только за последний год в республику вернулось из ссылки около полутора тысяч «бывших членов антисоветских партий — меньшевиков, дашнаков, мусаватистов». «За исключением отдельных единиц, большинство из возвращающихся остается врагами советской власти, является лицами, которые организуют контрреволюционную вредительскую, шпионскую, диверсионную работу […] Мы знаем, что с ними нужно поступить как с врагами», — заявил Берия[782]. Секретарь Восточно-Сибирского крайкома партии М. О. Разумов утверждал, что с троцкистами на почве совместного шпионажа в пользу Японии смыкаются «бурятские буржуазные националисты»[783]. Секретарь Московской партийной организации Н. С. Хрущев жаловался, что в столицу, желая затеряться в большом городе, «пролезают» со всей страны множество людей, «у которых что-нибудь да есть», «пролезают не только люди меченные, но и те, до которых еще не добрались […] Сюда также устремляются исключенные из партии люди»[784] и т. д.