Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

— Да ведь я сам для них ключ ковал! — сообразив вдруг, воскликнул Радча и вцепился в волосы на затылке. — Сам ковал! — восклицал он, недоумевая, как это раньше не понял, что к чему, и досадуя, что невольно принимал участие в таком сомнительном деле. — Отец сказал, купцы ключ от амбара потеряли, и слепок мне дал. Я еще подумал, больно велик замок для амбара-то…

— А где теперь этот ключ? — спросил Иоанн. Наиболее хладнокровный из всех, он сразу подумал о самом главном.

— Откуда мне знать? — Радча удивленно посмотрел на него. — Я сделал да отцу отдал, третьего еще дня…

— Да как же его достать оттуда? — волновалась Зайка. — Он же там задохнется!

— Ах, купцы-подлецы! — воскликнул Радча. — К печенегам ночами ходят… Да чего им там? Зачем они Галченю-то с собой повели?

— Толмачом, — объяснил Иоанн. — Хотели с ханским сыном столковаться и дары ему поднести, чтоб орду от города увели.

Священник тоже понимал, что дело нечисто, и боялся дурной славы для епископа Никиты и для самого имени Христа в Белгороде, — ведь здешним темным людям так легко спутать Бога с его служителями. Но честность и сострадание к тому, кто действительно в них нуждался, победили осторожность, и Иоанн принял сторону белгородцев.

— Что за дары-то? — снова удивился Радча. Он знал, какой огромный откуп хотели получить печенеги, — как можно уговорить их на что-то меньшее? Не враги же они себе! Они, конечно, не мудрецы, но и не так просты, не дадут себя провести там, где дело касается выгодной добычи.

— Не ведаю, — коротко ответил Иоанн. Он действительно ничего не знал, так как не был любопытен, предоставляя все решать епископу. Видя недоверие на лице Радчи, он добавил: — О дарах с епископом говорили. Мое дело было церковь отпереть.

— Вот как… — пробормотал Радча, покусывая конец длинной пряди и соображая. — Сговорились, стало быть, и более Галченя стал не нужен. Да неспроста это. Что-то тут нечисто…

— Надо его скорее выпустить! — крикнула Зайка. — Жутко ему там, под землей!

— Выпустить… — Радча немилосердно дергал себя за волосы, словно это помогало думать. — Да как? Ключ-то был один, у купца он. А купец так и отдал! Не затем он Галченю запер, чтоб тебе выпустить!

— Ты ведь ключ ковал — сделай другой! — предложила Зайка. Ей это казалось легко.

— Сделай! — недоверчиво-насмешливо повторил Радча, мигом представив хорошо ему знакомое, долгое и трудное дело ковки ключей. Но тут же понял, что другого способа спасти Галченю нет, и кивнул: — Сделаю, пожалуй. И правда, как я сам-то не додумался? У меня же две заготовки было, одна еще осталась.

Вспомнив о том, что сильно упрощало дело, Радча повеселел, и даже у Сияны полегчало на сердце.

— Слепок батя в ларь прибрал, да ничего, я достану, — уже бодро продолжал он. — А ты уймись, попрыгушка моя, и не кричи. Иоанн правду говорит, про лаз никому знать нельзя. И так довольно…

Он посмотрел на гончаровых сыновей. Под его взглядом Громча и Сполох дружно замотали головами.

— Не скажем, — заверил Громча. — Дело понятное…

— Да как бы она… — Иоанн с сомнением посмотрел на Зайку.

— Не тревожься, отче, Зайка и слова не вымолвит, — заверил его Радча. — Правда?

Зайка помотала головой, словно поклялась вовек не открывать рта. Запрет Иоанна ее не удержал бы, но если Радча велел молчать, то из нее и щекоткой слова не вытянуть.

Радча ушел в кузню, Зайка увязалась за ним, Иоанн пошел на епископский двор, а Сияна вернулась в отцовскую гридницу. Заметив, что на ней лица нет, Провориха приступила к ней с расспросами. Едва отделавшись от няньки, Сияна отозвала Медвянку в сторону и шепотом рассказала ей обо всем. Удержаться было немыслимо: жуткая тайна стесняла ей дыхание, наполняла дрожью, Сияне просто необходимо было с кем-то поделиться.

Медвянка слушала ее, волнуясь и тревожась, но больше из-за волнения и тревоги Сияны. Сердце и мысли самой Медвянки были заняты одним Явором, и даже после таких новостей она прежде всего подумала о нем.

— Вот что — молчи, чтобы Явор не знал, нечего его тревожить, — сказала она Сияне. — Радча обещал — значит, сделает, а тебе беспокоиться нечего.

Весь день они обсуждали новости только между собой. Дело шло к вечеру, а от Радчи никто не приходил. Иоанн тоже не показывался.

Под вечер пришел незнакомый парень.

— Обережа просит боярышень пожаловать к нему! — сказал он, низко поклонясь Сияне и Медвян-ке. — Только никого более звать не велел — хочет он вам тайный заговор открыть!

Парень таинственно покосился на задремавшего Явора.

— А ты-то кто такой? — спросила Медвянка, удивленная видом незнакомого лица. Уж она-то, казалось бы, всех голубей в городе знает!

— Из пришлых я, — туманно объяснился парень. — Ратник купеческий. Ходил я к волхву мудрому за советом, а он меня к вам снарядил с поклоном.

Обе девицы удивились — Обережа всегда приходил сам, — но тут же отправились на зов. Провориха сидела в горнице с младшими боярышнями, их ухода никто не заметил. Сумерки сгущались, в детинце уже казалось пусто, люди разошлись по своим дворам.

— Смотри-ка! — Медвянка издалека показала Сияне на церковь. — Видишь, дверь отперта. Верно, Радча уже там.

За звуком собственного голоса она не услышала тихих шагов сзади. Вдруг ей почудилось за спиной чье-то осторожное движение. Медвянка хотела обернуться, но не успела: сильные руки схватили ее, в рот затолкали скомканный платок. Рядом коротко вскрикнула Сияна: шедший позади парень «из пришлых» проворно зажал ей рот, кто-то вцепился ей в запястья, а рядом уже слышался торопливый стук шагов нескольких человек, учащенное дыхание, распоряжения и поругивания шепотом. Кто-то мигом скрутил обеим девицам руки и ноги, поднял и бегом понес куда-то. Они бились, извивались и пытались кричать, но все тщетно. Кто, куда, зачем тащит их — сни знать не могли, но острое чувство опасности и страха заставляло их биться и рваться, несмотря на зажавшие рот платки и силу, с которой их держали.

Целый день Радча в кузне ковал ключ. А Живуля рыдала взахлеб с тех самых пор, как услышала разговор вернувшегося под утро Яруна и Добычи. Ни за что она не могла поверить, что Галченя остался у печенегов по своей воле, слишком хорошо она знала его любовь к ней, к матери, к Белгороду, его благодарность и неспособность к предательству. Всем сердцем она была убеждена, что с ним случилась беда, что его, может быть, уже нет в живых. Она жалела о его несчастливой жизни и горькой ранней смерти, и теперь он казался ей еще милее, чем раньше. Живуля плакала и плакала, словно слезы ее били неиссякаемым источником. Только она нашла себе друга по сердцу, поверила, что будет с ним счастлива, а боги отняли его — за что?