Бродяга. Воскрешение - Заур Зугумов

Оказалось, что кроме воздыханий, упреков да жалоб на жизнь — ничего.

— Так как же ты можешь называть себя бродягой? — грубо спросил его Уркаган. — Иди к «некрасовским» и благодари Бога, что не на парашу!

Думаю, понятно, в связи с чем я вспомнил этот эпизод. Но я еще не знал, что с друзьями-босяками в самом скором будущем мне здорово повезет. Через несколько дней в соседнюю камеру перевели Диму Моряка, а еще через день «на спец», находившийся напротив, — Мераба Осетина.

Фамилия у него была грузинская — Джиошвили, да и сам он был родом из Тбилиси, но по нации он был осетином. Впрочем, он одинаково хорошо владел обоими языками. Он обладал высоким ростом, было ему под сорок, но по шустрости с ним не мог сравниться и двадцатилетний. Все срока Мераб провел с Урками, сидел в самой воровской зоне некогда бывшего Советского Союза под названием «Ксани». Это был бродяга по крови. А как он мог держать «прикол»? Исключительно благородный и порядочный человек, он был олицетворением всего воровского.

Моряк был ему под стать с той лишь разницей, что был русским и намного моложе. Но тоже прошел уже немало. Размораживал зону в Вологде, предыдущий срок отбывал на Бутырке рядом с Уркой Шуриком Захаром, ну и так далее. Короче говоря, оба они были истинными бродягами, что еще можно было прибавить к этому?

Для начала я задался целью перетащить их в свою 607-ю камеру, которая с тех пор, как у меня это получилось, и по сей день считается на «тубанаре» Бутырки «общаковой», такой же, как и 611-я на «тубанаре» Матросской Тишины.

Дело в том, что, объединившись в одной хате, мы с Мерабом отписали маляву Дато Какулии с ходатайством о том, чтобы Урки на сходняке доверили смотреть за положением на «тубанаре» Диме Моряку, потому что он был самым молодым из нас, а главное — рвался в бой. Он мечтал войти в «воровскую семью», а статус положенца корпуса, да еще такого «замороженного», как тогдашний «тубанар» Бутырки, был для этого благородного прыжка лучшим из трамплинов.

Но была и еще одна немаловажная причина, по которой мы решили, что лучше кандидатуры Моряка не найти, — это забота о нем его друзей со свободы. Они почти каждый день подъезжали к нему, и он общался с ними через решку. А сколько добра они сделали, когда мы налаживали «дороги», вообще трудно переоценить.

Воры с пониманием отнеслись к нашей просьбе, и в самое ближайшее время по Бутырскому централу прошел прогон о положенце «тубанара». Им и стал Моряк.

Не хочу показаться нескромным, но, думаю, я нисколько не преувеличу, если скажу, что с того момента, как мы оказались вместе, и стоит отсчитывать воровское время на «тубанаре» Бутырки в «Кошкином доме». Позже мы перевели в свою хату еще одного бродягу — Херсона Гудаутского, с которым через год я ушел этапом в Киржач, что во Владимирской области, откуда и освободился, а пока мы понемногу размораживали этот Богом проклятый корпус.

Первое, что мы предприняли, — побеспокоились о питании арестантов. Когда мы увидели жизненный задор в глазах некоторых из них, услышали шум и веселье, раздававшиеся уже из разных камер, движение по «дорогам», мы поняли: «тубанар» сыт и нам пора приложить все силы к другому, не менее важному аспекту жизни тюрьмы, которым были «дороги».

Я опять не могу писать о некоторых подробностях, связанных с «дорогами», но хочу подчеркнуть, что нашим фантазиям не было предела. Чуть позже именно через нашу хату со свободы и на волю шли, как на Воров централа, так и на остальной контингент, самые серьезные малявы и кое-что другое.

С помощью Урок мы добились того, что каждую неделю на «тубанар», в частности в нашу хату, с одного из корпусов централа по очереди приносили общаковый грев по десять, а то и больше набитых сумок.

Уже давно ушло в область преданий то время, когда на «тубанаре» нельзя было найти сигарету, я уже не говорю о папиросе, чтобы забить косяк «плана». Теперь даже самый последний «гребень» курил не табак, не махорку, строго «пшеничные». Но не только «тубанар» был под нашим присмотром. «Признанные» и иностранцы на нижних этажах тоже пользовались всеми благами общака и никогда ни в чем не были обойдены.

Как я уже успел вскользь упомянуть, этажом выше сидели женщины, но через несколько месяцев после нашего переезда на «тубанар» их перевели куда-то в район Печатников, в специально построенный для них Шестой изолятор. Но вспомнил я об этом еще и потому, что встретил здесь свою подельницу — Наташу Мальвину.

Она сидела прямо над нашей камерой. Само собой разумеется, что ни она, ни вообще кто-либо из женского пола без нашего жиганского внимания не оставались. Однажды у меня появилась возможность нырнуть к ним в камеру, и я конечно же этим воспользовался, но не мог и предположить, что произойдет то, что произошло между нами. Поистине никогда не узнаешь достаточно хорошо женщину, пока не переспишь с ней. Хотя кто может похвастаться, что знает их?

Я проводил Мальвину на Шестой изолятор как лучшего друга, но больше, к сожалению, никогда с ней не встретился. Слышал ненароком на свободе, что она поселилась где-то в Европе, но где, к сожалению, точно не знаю.

Приблизительно в то же время, когда увезли женщин, из зала суда освободили Моряка и его место на положении «тубанара» занял Мераб Осетин. Ближе к концу 1997 года мы со свободы прошустрили ускорение этапов, и они покатили почти каждые десять дней.

К тому времени, когда это произошло, камеры были забиты до отказа, под самую завязку. На каждое место было уже не по два, а по три человека, как на «тубанаре» Матросской Тишины. Но здесь хоть не было больных с открытой формой туберкулеза. Как только у кого— нибудь начинался процесс, а его местные коновалы определяли лишь в том случае, когда у человека уже шла горлом кровь, бедолагу тут же отправляли на «тубанар» Матросской Тишины.

В связи с указом правительства об эффективных методах борьбы с туберкулезом в исправительных учреждениях ГУИНа, администрации российских изоляторов стали спешно проводить по тюрьмам флюорографии и, выявив несметное количество больных, попрятали их всех по «тубанарам».

Что касалось туберкулезных зон, то и там мест катастрофически не хватало. Так что в начале Нового, 1998 года можно было с уверенностью сказать, на нашем «тубанаре», с точки зрения воровских критериев, все было выше крыши.

Вот уже третий год, как я находился в заточении в московских тюрьмах, сначала в одной, потом в другой и затем вновь в первой. За это время меня десять раз вывозили на суд и ни разу не осудили. Я уж был склонен предполагать, что повторяю горький опыт своих предшественников — каторжан, которые чалились здесь кто в два, а кто-то и в три раза дольше.